Для непосвященных: восточный базар – это не только место, где закупают овощи и фрукты к столу, для любителей вроде меня – это своего рода художественный музей, выставка красок, цветов, оттенков, форм, запахов, колоритных сценок из жизни народа, пиршество для глаз и обоняния, радость для уха, ловящего сочные народные словечки и выражения. Гостей из Москвы, Эстонии или Франции непременно вели на экскурсию на базар. Он был – и, наверное, остается и сейчас – в сумрачные для всего постсоветского пространства времена достопримечательностью любого мало-мальски уважающего себя города, даже такого, как седой Ура-тюбе, тысячелетиями стоявший на перекрестке торговых караванных путей, а ныне потерявший былое величие и славу и превратившийся в заштатный районный центр
Утро июньского дня на «Зеленом базаре» в Душанбе... Еще не палит нещадно солнце, сжигая молодую сочную траву на окрестных холмах-предгорьях. Еще струится в город, остывший за ночь, свежий воздух из Варзобского ущелья. С подметенного, обильно политого водой асфальта на базарной площади поднимается легкий парок. Под навесами на прилавках разложено все, чем может порадовать в это время приусадебный участок рачительного душанбинского домовладельца, сады и огороды Гиссарской и даже Ферганской долины из соседнего Узбекистана Свежеумытая малиново- или розово-белая, упругая редиска венчает груды самой разнообразной зелени (зелень на этом базаре занимает главное и почетное место – отсюда и название базара): тоненьких стрелочек молодого лука и чеснока, пучков петрушки, укропа, киндзы с их затейливо вырезанными листочками, фиолетово-зеленые кустики райхона (вид базилика) соседствуют с тугими связками щавеля и нежной зеленью салата. В капельках воды, которой постоянно обрызгивают траву, чтобы та не потеряла утреннюю свежесть, дробится и играет всеми цветами радуги солнце. Фиолетовые тушки баклажанов перемежаются гирляндами зеленых и красных стручковых перцев-каламфуров, сочными белыми луковицами только что созревшего чеснока, кучками горных, с огромными кремовыми шляпками, грибов.
Степенные седобородые старцы в чалмах и тюбетейках предлагают свои мудреные товары в десятках полотняных мешочков, отмеряют красный и черный душистый перец, продолговатую горную зиру (род тмина), барбарис, семечки, высушенные лечебные травы, квасцы и еще невесть что – тоже сыпучее и мелкое – мензурками. Покупатели долго и придирчиво растирают пальцами зиру, сравнивают ее непередаваемый аромат горькой, нагретой на солнце полыни с запахом продающейся у соседа.
А корейские соленые закуски: цельные листья белокочанной капусты, столь обильно приправленные красным стручковым перцем, что они розовеют и так горько щиплют во рту, что, кажется, ни запить, ни заесть эту горечь уже никогда не удастся, мелко нарезанная морковь, засоленная с чесноком и приправленная тем же красным каламфуром, маринованные баклажаны и фаршированный морковью болгарский перец!
Ранное абрикосы и урюк соперничают свежестью крутых бочков с сочной алой клубникой. И нескончамые ряды ведер со спелой вишней, огромной желтой, розовой и почти черной, невероятно сладкой черешней. Хозяйки, отчаянно торгуясь (какой же восточный базар без того, чтобы не поторговаться? Не торгующиеся – азартно, со вкусом и знанием дела – покупатели у рыночных торговцев не в цене!), берут по ведру и два – сезон варки варенья и «закатывания» компотов на зиму! Маслянисто-желтые, приплюснутые и сиренево-фиолетовые, в форме луковичек плоды инжира аккуратно разложены на блюдечках-листьях своего же дерева. А как же иначе взять в руки этот хрупкий, истекающий сладчайшим соком фрукт?
Покупаешь несколько штук, рядом на крытом базаре, в молочных рядах берешь пиалу каймака-сливок или чакку (местный сорт кислого молока творогообразной консистенции), свежую золотистую лепешку домашней выпечки (только обязательно хорошо промешанную! – как учил меня наш друг, тоже знаток и любитель базара, незабвенный Витя Лысенков) на тандыре, располагаешься уютно в базарной чайхане и завтракаешь, запивая все это великолепие горячим, ароматным зеленым чаем. Поверьте, лучшего завтрака еще никто и нигде не придумал! А огромные, сочные, в форме «бычьего сердца» помидоры? Нет-нет, не путайте их, пожалуйста, с тем, что в ФРГ называют «томатами» – вкус и аромат подлинные! А молоденькие хрустящие огурчики – пупырчатые и гладкие, свежие и малосольные – с укропом, листьями хрена и смородины, стручками перца и чесноком? А медово-ананасные, круглые ранние дыньки-хандаляшки?
Обходя ряды, вдыхая в себя тысячи ароматов, мы подошли к мясным прилавкам. Да здравствуют свежеразделанные бараньи туши с белыми слитками курдючного сала, огромные пласты темно-красной говядины и розовой телятины, копченое, с прожилками мяса, тающее во рту свиное сало, изготовленное умелыми руками местных российских немцев! (Где они сейчас, эти «местные»? Иных уж нет, а те далече...). Такого мяса и такого сала вы не купите в Германии не только в «Райхельте» или в «Кайзерсе», но и в мясной лавке (Fleischerei)! Здесь же аппетитно дымятся шашлыки из той же самой баранины, перемежаемые кусочками курдючного сала, которое так нежно шипит, запекаясь и тая на томном жару древесного угля. А первый виноград, а персики! Нет, лучше остановлюсь, не перечислить, не описать всех щедрот таджикского базара летом, об осеннем, с его фруктово-бахчевым изобилием и говорить нечего
Поздняя осень 1992 года. Уже пережиты зимние и весенние события: гневный митинг перед зданием ЦК, первые выстрелы и первые жертвы – журналист одной из центральных газет и несколько любопытных жителей на балконах соседних домов. Позади погромы магазинов и сорокадневная сидячая забастовка, наступление оппозициии попытка захвата власти в Таджикистане. Число жертв с того памятного февраля 1990 года неуклонно растет, измеряясь уже не десятками – сотнями!
Война в любимом городе... Мы уже проходили через это однажды. И, когда на рассвете тусклого ноябрьского дня со стороны Путовского спуска дробно застучали очереди «калашниковых», глухо разорвались первые снаряды, уже точно знали, что будем добровольными затворниками в своих домах и квартирах и что надо делать в первую очередь.
Деловито соображаю: нужна какая-то еда, желательно побольше – кио знает сколько это продлится? Нужно запастись водой и купить свечи на тот случай, если разворотят городской водопровод или снаряд угодит в трансформатор. Слава Богу, какие-то еще деньги есть! Выбегаю на улицу. Стрельба приближается – значит боевики на подступах к центру. Прохожие, как привидения, тают на глазах. Магазины, разумеется, закрыты. Бог с ними! Все равно в них пусто. «Поторапливайся!» – говорю себе и пулей врываюсь на «Зеленый базар». «Как все-таки хорошо, что он недалеко от нашего дома!» – машинально отмечаю про себя.
Абсолютно пустое, вымершее пространство, только галдят и шумно срываются с веток потревоженные взрывами снарядов галки, да сырой осенний ветер кружит грязные бумажки и луковичную шелуху. Наконец, замечаю одинокую фигурку запоздавшего торговца капустой. Лихорадочно, почти без слов совершаем привычный обмен: деньги – товар. Набиваю авоську тремя огромными сочными кочанами, помогаю погрузить остатки товара в подъехавший на помощь фургончик и торопливо, насколько позволяет груз в 20 килограммов, спешу домой. Там есть еще остатки лежалой муки и каких-то круп, полбутылки хлопкового масла – на несколько недель, пожалуй, еды хватит.
...Три года спустя. Таким многочисленным я еще базар не помню – ни в период его расцвета, ни в пору моего вечно полуголодного детства. Продавцов и покупателей так много, что площадь и торговые ряды не могут всех вместить. Торговля выплескивается на улицу, чудовищными метастазами прорастает к центру. Молчаливые, угрюмые люди раскладывают товар на импровизированных прилавках – прямо на тротуаре или вынесенных из домов столах.
Торгуют чем угодно: посудой, новой или поношенной одеждой, обувью, стопками книг, детскими игрушками. Те, что половчей или удачливее, продают привезенную из «челночных» поездок в Арабские Эмираты или в соседний Китай «фирму» - джинсы, кроссовки, яркие майки, жвачу, безделушки. Социальный состав торгующих чрезвычайно пестр, но преобладают учителя, научные сотрудники, врачи и инженеры – горемыки, не сумевшие уехать в края более благополучные, нежели забытый Богом и людьми Таджикистан, или «перестроиться», поменять профессию на более прибыльную и уважаемую – бизнесмена или боевика.
Страна тяжело больна, а мой бедный, некогда зеленый и нарядный город превратился ныне в огромный грязный кишлак, очаг опасной инфекции. Имя ей – погоня за химерами. Все эти трескучие лозунги – «независимость», «суверенитет», «демократия», за которые сражались и убивали друг друга люди по обе стороны баррикад – не что иное, как голая фикция, почти не прикрывающая истинную причину войны и многолетнего, уже послевоенного противостояния. Борьба различных кланов и их амбициозных предводителей за власть, в условиях всеобщей анархии решаемая родоплеменными средствами, - вот источник трагедии, постигшей мою прежнюю родину!
Страна тяжело больна, а мой бедный, некогда зеленый и нарядный город превратился ныне в огромный грязный кишлак, очаг опасной инфекции. Имя ей – погоня за химерами. Все эти трескучие лозунги – «независимость», «суверенитет», «демократия», за которые сражались и убивали друг друга люди по обе стороны баррикад – не что иное, как голая фикция, почти не прикрывающая истинную причину войны и многолетнего, уже послевоенного противостояния. Борьба различных кланов и их амбициозных предводителей за власть, в условиях всеобщей анархии решаемая родоплеменными средствами, - вот источник трагедии, постигшей мою прежнюю родину! Я стою на «Зеленом базаре» на своем привычном месте между мясным павильоном и ларьком с «бормотухой» (так называют в народе дешевое вино из гнилых фруктов), продаваемой в розлив. Стоит третий месяц зимы – мокрой, промозглой и грязной, с «окнами» солнечно-жарких деньков, как это привычно для гиссарских предгорий, но в целом необычайно холодной – того памятного 1996 года, так резко изменившего мою жизнь. В квартире, как и на улице, ночью -12°. Батареи – ледяные, как, впрочем, и во все эти три послевоенных года. Газ еще иногда бывает, а вот света нет с кануна Нового года.
Стою уже пятый час. На островке суши посреди месива из снега и грязи товар, которым торгую, остатки былой «роскоши»: хрустальные вазочки, гэдеэровский чайный сервиз, которым всегда так гордилась, кастрюли, расписные чайники, поношенные одежда и обувь. История повторяется, меняется только география –вслед за бабушкой и мамой становлюсь базарной торговкой и я. Базар уже два года выполняет все свои функции одновременно. Базар – работодатель, базар – кормилец, базар – место и средство времяпреповождения, общения, развлечения... Я работаю на трех работах, где – с большим, где – с меньшим рвением, ибо, что же это за работа, за которую уже два года не платят денег! Базар – четвертая и главная: здесь можно хоть что-то заработать. Я не бываю ни в театре, ни в филармонии, ни в кино: после шести часов вечера город, вместе со всеми своими увеселительными и культурными заведениями, вымирает – еще постреливают, и на улицах случаются грабежи и «разборки
Телевизор давным-давно сгорел, а в неотапливаемой квартире с мокрыми стенами и нагло марширующими посреди бела дня мышами царит могильный холод. На базаре хоть иногда согревает прорывающееся сквозь плотные зимние тучи солнышко. На базаре – люди, знакомые... Словом, да здравствует базар! Он не просто место, где продают и покупают, он – символ жизни целого поколения, моего поколения, выросшего в душной атмосфере лжи и демагогии, тупости и неразберихи всей советской системы. Кажется, где-то уже читала об этом, а, может, и нет, во всяком случае, на авторство не претендую: если капитализм – рынок, то социализм – базар, шумный, пестрый, многоликий, хаотичный и непредсказуемый, временами картинно-красивый и патриархально-благопристойный, временами уродливо-безобразный, без стыда демонстрирующий свои гнойные язвы и кровоточащие струпья. Зимний день кончается рано. Багровое солнце лениво вываливается из-за туч и освещает пустеющий город мягким предзакатным светом. Еще не сломана хрупкая граница между уходящим днем и стремительно наступающими сумерками, но уже явственно ощутима в морозном воздухе. Окоченевшие пальцы ног давно вопят о пощаде. Подсчитываю дневную выручку – в таджикских рублях и российских рублях, присовокупляю ее к лежащему в потайном карманчике сумки месячному заработку. Заветные 50 долларов, предназначенные для взятки начальнику ОВИРа, чтобы перестал, наконец, тянуть с разрешением на выезд; они лежат отдельно, бережно уложенные в пластиковый пакетик. «Близок уж час торжества моего», - вспоминаются слова арии «Руслана и Людмилы». «Скоро покину я этот дурдом», - не совсем в рифму заканчиваю цитату собственным текстом. От одной этой мысли приятное тепло разливается по телу, согревая, кажется, даже потерявшие чувствительность ноги. Выйдя с базара, решаю еще раз пройти через мой – такой тенистый в жаркие летние деньки от сомкнувшихся крон старых чинар – сквер за оперным. Огибаю театр, прекрасным белым лебедем как бы плывущий на возвышении над площадью, всматриваюсь в знакомые деревья, аллеи и беседки, пытаюсь до мельчайших подробностей навсегда запечатлеть все это в памяти. Моя сентиментальность внезапно и горько наказана. Чьи-то грубые руки резко дергают за ремешок драгоценной сумки, другие – жестоко избивая и выдергивая волосы на голове, валят меня в замерзающую смесь из снега, грязи и бурых опавших листьев. От пронзительной боли разжимаю пальцы, мертвой хваткой державшие сумку, и нападавшие исчезают с добычей так же внезапно, как и появились. Это уже третье ограбление, постигшее меня за последние два года
... Самолет мягко отрывается от стартовой полосы. Делает круг над городом, и мне кажется, что он чуть покачивает крыльями, прощаясь вместе со мной с такой постылой и такой любимой родиной. Сжимается шагреневой кожей Душанбе, далеко внизу остаются заснеженные вершины Гиссарского хребта. Прощай, Город! Прощай, Варзоб! Прощай «Зеленый базар»! Прощайте, дорогие друзья! Хочу, чтобы мы еще увиделись, и, в то же время, не хочу этого.
Я совершаю прыжок в Неизвестность: какая она, эта Германия? Что ожидает меня там? К тревоге и радостно-нетерпеливому предвкушению нового примешивается терпко-полынная, как запах шахристанской зиры, горечь расставания навсегда. Прости меня, Город! Я была с тобой, когда тебе было хорошо. Я была с тобой, когда тебе было плохо. Я разделила с тобой твои самые страшные и черные времена. Больше не могу. Я устала. На пороге моей осени я выжжена и опустошена, как твоя бедная каменистая земля после знойного засушливого лета. Не держи, отпусти, наконец! Я не держу на тебя зла. Я все тебе простила, как прощают матери или любимому. Прости и ты.
Черно-полынная горечь жжет глубоко внутри, вязкой капелькой яда отравляя каждый день моей новой жизни. Ты переболеешь, встанешь на ноги и будешь жить без меня дальше, мой любимый Город. Я без тебя – не смогу.
Август 1999 Страница автора:
http://erg-23.livejournal.com
ЭТО ЭРНА ГЕЙЗЕР, АВТОР ПОТРЯСАЮЩИХ РАССКАЗОВ, МУЗЫКОВЕД, ИМЮЮЩАЯ УЧЕНУЮ СТЕПЕНЬ И РЯД НАУЧНЫХ ТРУДОВ И ЕЕ СУПРУГ, ТАЛАНТЛИВЫЙ КОМПОЗИТОР.