Последнее лето

С тех пор прошло уже много лет, волосы ее стали белыми но память тех двух недель не оставляет ее и поныне. Часто ночами она просыпается как от толчка и  еще не осознавая, что случилось, она чувствует, что все лицо ее залито слезами и лишь через мгновение она осознает: то светлое и теплое, но вместе с тем и очень грустное чувство вновь пришло к ней из раз-за-разом повторяющегося сна. Этот сон навещал ее с удивительным постоянством, возврашая в то лето, вернее сказать в тот отрезок времени, вместивший в себя  конец лета и начало осени. В то далекое время , когда она была молода и бесконечно счастлива , которое кончилось так внезапно и никогда уж более не повторившегося вновь.
                       ***
Эту пару в маленьком и сонном рыбацком городке, уютно уместившемся в узкой долине между морем и отрогами виднеющихся вдали Пиренеев, местные жители запомнили надолго. И не потому, что они привлекли к себе внимание шумным скандалом или какой-нибудь экстравагантной выходкой. Как раз наоборот, они старались быть незаметными. Скореее всего, это было последнее значительное явление перед войной в этом небольшом городке, а, скорее, поселке , который с большой натяжкой, можно было бы назвать городком. Дни в нем текли медленно и однообразно, особенно в это летнее уже не жаркое время. Воздух с утра свежий от ветра, принесенного с моря,  к обеду становился таким душным и неподвижным, что, казалось, его можно было резать ножом на толстые ломти. К вечеру же, когда с гор начинало тянуть свежестью, он становился упругим, так что вдохнув его, наполненного ароматом горных трав и цветов, хотелось расставить руки и ловить его и вдыхать его полной грудью. Казалось, еще немного и ты полетишь. Это чувство полетности и пьянящего аромата молодости и счастья было столь пронзительно , столь выпукло, что руки продолжали ощущать его еще долгие годы.
К вечеру городок оживал. На главной улице открывались небольшие рыбные ресторанчики, в которых кормили вкусно и незатейливо, маленькие магазины-галереи, в которых можно было купить картины, изображающие рыбацкий быт, маяки, прибрежные дюны или уютные уголки и улочки городка. Картины были простые, но трогательные в своей безыскусности. Их часто покупали немногочисленные дачники или туристы, хотя в то время их здесь было совсем немного. Лавочки с сувенирами и простенькой галантереей, несколько открытых кафе с весьма приличным кофе и местным мороженым . Далее шли два маленьких  паба, аптека, пара овощных лавочек и магазинчиков - вот и все достопримечательности  городка.
    Они сошли с поезда, останавливающемся раз в два дня на одну минуту под вечер, на маленькой станции недалеко от городка. В это время на станции обычно было людно. Остановка поезда - целое событие в жизни маленького сонного городка, которая давала пищу для пересудов местным жителям на несколько дней.
    Первым вышел молодой мужчина около 26-28 лет. Он был высок и широкоплеч, одет в светлые брюки и тенниску, на ногах полотняные светлые туфли. Легко соскочив на платформу, он протянул руки, и с площадки поезда в них соскользнула девушка.   Очень стройная, с узкой талией и высокой грудью, она производила впечатление изящества и хрупкости одновременно. Сейчас непременно заметили бы- 'напоминающая модель'. На вид ей можно было дать лет двадцать, может быть, двадцать два. Среднего роста, с покатыми плечами и красивой длинной шеей, которую венчала гордо поднятая головка. Ее осанка казалась бы гордой, может быть даже надменной, если бы не мягкое выражение очень милого лица. Эта по- королевски посаженная голова, плавная походка, выдавали в ней человека уверенного в своей красоте и вместе с тем скромного.   На ней было белое приталенное платье в мелкий цветочек, подпоясанное тонким пояском, туфли 'лодочки' на высоком каблуке и соломенная шляпка на голове. Нежное лицо с красиво очерченными,  с по детски чуть припухшими губами и милыми ямочками на щеках . Густые, темно-каштановые волосы красивыми крупными волнами выбивались из-под шляпки и рассыпались по плечам. Но, безусловно,  самым приметным и ярким на ее лице, что поражало при первом же взгляде, были глаза. Огромные и глубокие, необычного темно-зеленого цвета, в разное время дня казавшимися то изумрудно-темными, то ситцево-светлыми, очень живыми,  опушенные длинными ресницами, они сияли, словно из них вылетали маленькие искорки. Они как-будто жили самостоятельной жизнью на ее подвижном лице. Когда она останавливала на ком-нибудь свой взгляд, казалось, что он проникает в самую душу, пытаясь рассмотреть там то , что было скрыто от других. Большие и влажные, они могли бы навести на мысль о принадлежности их обладательницы к тем дочерям Сиона, что уже многие столетия пленяли всех своей красотой.
Тонкие черные брови дополняли портрет этой необычной для данного места красавицы.
  Поймав на лету  за талию, он чуть приподнял ее и, задержав в воздухе, бережно поставил  на платформу. Вскинув голову, она улыбнулась ему, обдав его целым снопом искр, и они оба рассмеялись. Было видно с какой любовью он глянул на нее.
Этот смех, прозвучавший без всякого повода, мог бы показаться кому-то странным, но взгляд их, обращенный на друг-друга, говорил о том, что им ведомо что-то такое, о чем знают только они, что напомнило им какую-то ситуацию, вызвавшую столь неуместную реакцию, по мнению местной публики, судившей о вновь приехавших пассажирах, как о людях из другого, очень серьезного мира.     
Сняв с вагонной площадки чуть потертый кожанный чемодан средних размеров  и этюдник, он повернулся к своей спутнице и произнес:  « Ну вот, Мария, мы и приехали».
« Как здесь чудесно, Игнасио» - проговорила девушка, улыбнувшись, и взяла своего спутника под руку, другой свободной рукой закинула этюдник себе на плечо. Окружающие могли заметить, что голос ее прозвучал звонко, но в тоже время очень нежно, а взгляд ее дивных глаз, брошенный на спутника, говорил красноречивее всяких слов.           
             
Они остановились в маленькой семейной гостиничке.
Комната, большая и светлая, расположенная в мансарде двухэтажного дома с небольшим окном, выходящим во двор, с расшитыми вручную занавесками и ставнями, через щели которых веселые зайчики проникали в комнату каждое утро. Стены были свежепобелены. В комнате была большая деревянная кровать, шкаф для одежды и широкая лавка вдоль стены. Интерьер дополняло большое старинное зеркало французской работы, непонятно каким образом попавшее в это скромное жилище. Поговаривали, что это зеркало было снято с богатого корабля предком хозяина, перебивавшегося то каперством, то рыболовством в, те далекие времена, когда каперство считалось вполне законным и уважаемым ремеслом.   
За занавеской располагался умывальник.
Хозяева, милая пожилая пара, показали комнату без лишних распросов, хотя было видно, что им было совсем не безразлично появление столь красивой и необычной пары. Они  попросили за нее совсем недорого и, послав работника за чемоданом, и пожелав постояльцам приятного сна, удалились.
«Я думаю, Мария тебе здесь будет удобно» - проговорил мужчина, потрогав высокую постель – « А я расположусь здесь» - и он кивнул на лавку.
Мария бросила на него быстрый удивленный взгляд, но ничего не сказала.

На следующее утро они встали рано, и выпив кофе, заботливо приготовленного хозяйкой, удалились осматривать окрестности.
Городок был небольшой. Самым красивым местом в нем была старая набережная, мощеная красным кирпичем. Набережная смотрела на уютную бухту. У причала толпились рыбацкие баркасы, лодки и пара моторных катеров.
По сходням рыбаки корзинами перетаскивали рыбу, выловленную на ночном лове, и сотни чаек с пронзительным криком носились над ними. На причале лежали старые якоря, снятые еще с парусных судов, а вместо швартовочных тумб, в землю были вкопаны старинные медные пушки. Несколько старинных кулеврин  стояли на старинных деревянных лафетах, хищно уставя свои, теперь уже никого не устрашающие длинные стволы, на акваторию бухты. Когда-то, вероятно, они являлись грозным предостережением пиратам , а может быть и другому неприятелю.
На причале в это время шла бойкая торговля рыбой. Постепенно торговцы, скупив всю рыбу, отправлялись развозить их в ближайшие и даже отдаленные города, и жизнь здесь снова замирала до следующего утра.
С севера городок охватывала широкая полоса виноградников, переходящая в поля. А за ними уже начинались предгорья Пиренеев. Виноградные поля окантовывали оливковые деревья.
Остановившись где-нибудь в тени оливы, они устривались на 'этюды'.   Мария увлекалась своей работой, а Игнасио рассказывал ей обо всем окружающем.
Этот городок, казавшийся таким скромным и незаметным, оказывается упоминался в хрониках еще 3 века до нашей эры, как порт с удобной бухтой, в которой могли укрыться от непогоды суда. А раскопки древнеримского цирка с амфитеатром, производимые недалеко, показали, что эти места расположенные некогда  в отдаленной провинции римской империи, знавали лучшие времена.
Видели эти места и походы легиона VII Клавдия, сформированного  Цезарем, и походы Ганнибала и Сципиона, видела казни первых христиан и набеги мавров под предводительством Аль-Тарика,  борьбу с ними короля Хайме I и крестовые походы,  рыцарей тамплиеров и госпитальеров. Много повидала эта древняя земля.

Марию поражало, как много знал Игнасио, как легко он оперировал именами древних правителей, датами и событиями. Он рассказывал ей, как увлекательнейшее зрелище гонок на квадригах, собирало в Таракко (так называлась некогда эта жалкая деревенька ) множество людей со всей римской провинции. Он  рассказывал ей, как эти гонки приурочивались к самым известным праздникам, как открывались для приезжих множество маленьких гостиниц. Он рассказывал, в какие цвета были окрашены колесницы, как звали возниц-гонщиков, будто видел все это своими глазами. Об одном из них он рассказал особенно подробно. «Его имя было Фукус» - рассказывал Игнасио,  - «Он обрел славу умением управлять четверкой лошадей».
     
«Откуда ты знаешь все это»-  спросила она.
«Мои родители были историками и я сдетсва был погружен в атмосферу событий, происходивших  когда–то на нашей земле. В нашем доме часто собирались известные ученые и сколько помню себя в детстве, всегда засыпал под их исторические споры. Да и сам я проучился несколько лет на историческом факультете» – ответил Игнасио.
«Но ты рассказываешь об этом так живо, словно сам присутствовал при этих событиях. Совсем не похоже на сухую речь ученых мужей, поверь мне» – улыбнулась она.
«Вероятно проявилась творческая натура деда-писателя или  романтизм бабушки – актрисы» - рассмеялся в ответ Игнасио.
Мария отметила ,что он скромно переложил свои заслуги на плечи предков.

Днем они обедали в маленьком ресторанчике. Столики ресторанчика стояли прямо на тротуаре, под раскладными зонтиками, но Игнасио предпочитал обедать во внутреннем дворике. Маленький и тенистый, он располагал к неспешной трапезе и тихой беседе.
Мария, пылкая и порывистая девушка, рассказывала ему о своих ощущениях и строила планы на завтрашнюю прогулку. Игнасио слушал ее очень внимательно, иногда внося предложения о том, как лучше добраться в то или иное место. Иногда он очень осторожно приводил доводы в пользу  иного плана, и Мария поражалась, как мудро и бережно он мог возразить, стараясь не обидеть ее и не охладить ее пыла.
Он заказал себе вареного риса, приправленного острым соусом с морепродуктами, и бокал терпкого каталонского вина, она же захотела жареной рыбы с овощами и стакан простой воды. Пока они ожидали заказ, Мария непринужденно рассказывала ему о своих планах, но вдруг осеклась, как бы налетев на невидимое препятствие, – это Игнасио накрыл ее руку своей ладонью. Подняв глаза на него, она вдруг увидела как его темные глаза вдруг стали еще темнее, почти черными и с грустью, и в то же время с восхищением, смотрят на нее. Они оба замерли, не в силах продолжать разговор. Большой красивый петух, расхаживающий возле столика, скосив голову с большим желтым глазом, удивленнно застыл, глядя на них, не понимая, что значит вдруг возникшая тишина. И они, все еще держась за руки, глядя на его комично склоненную голову, вдруг дружно прыснули, разрядив тем самым возникшую неловкость. А петух, подскочив от неожиданности, скакнул высоко и отбежав на некоторое расстояние, вытянувшись на цыпочках, захлопал крыльями и удивленно и недовольно кукарекнул. Они ответили ему громким смехом.
         
Вечерами они бродили по тихим булыжным мостовым этого уютного городка, по тенистым улочкам, где пьянящий аромат цветов навевал ленивую негу, где кроны деревьев смыкались над головами. С соседних улиц слышна была тихая музыка. Где-то играли на аккордеоне, и звук испанской песни тревожил и возбуждал, порождая в душе смутное томление.  Игнасио часто искосу бросал на нее внимательный взгляд, всякий раз отмечая  ее красоту.
Она шла, что-то рассказывая ему, а он вдруг замечал, как его охватывает пронзительное желание остановиться и приласкать ее, дотронутся губами до ее век, виска, шеи.
«Мария» - окликал он. Она поворачивала голову, а он протягивал руку и нежно гладил ее по щеке. Она замирала на мгновение, и тогда поддавшись нахлынувшему на него чувству, он нежно привлекал ее к себе и тихонько касался губами уголка ее губ.
Она мягко отстраняла его руку, не привыкнув еще к столь нежной ласке.

    Это случилось на третью ночь. Они проснулись одновременно от звуков дождя.
Еще не осознавая что случилось, он почувствовал, что что-то не так. И вдруг до него дошло: «Боже, Мария, твои картины» - воскликнул он, вскакивая и отбрасывая в сторону одеяло.
«Скорее, Игнасио, мои холсты» - и она, легко выскользнув из постели в одной ночной сорочке, бросилась за ним вниз по лестнице.
Соскользнув вниз в одно мгновение, они начали судорожно хватать и прятать ее картины, выставленные с вечера на просушку. Несколько раз они хватались за одну и ту же картину, и не осознавая, что нужно выпустить кому-то, сталкиваясь, пытались протиснутся вместе в дверь.
Дождь лил сплошной стеной и они мгновенно промокли, но не обращая на это внимания, они продолжали свое занятие . Когда все картины были надежно укрыты в коридоре первого этажа, они поднялись на верх.
Повернувшись к девушке, Игнасио вдруг увидел, что она босая стоит на пороге, прижимая руки к груди. Рубашка, мокрая насквозь, прилипла к телу. Сквозь всполохи молнии он увидел, что все ее прекрасное тело, все его пленительные изгибы, все выпуклости, видны, словно она стояла перед ним абсолютно обнаженная. Лишь отсвет ставшей прозрачной ткани вспыхивал на ней, словно чешуя, и сама она в отблесках молнии ,словно античная богиня, явившаяся миру из морской пены.
«Боже, как она прекрасна « - подумал Игнасио и в следующее мгновение- «Скорее, ты же простудишься, снимай ее». Он бросился к ней и стал стаскивать с нее мокрую ткань. Но она, облепив всю ее, сопротивлялась и не хотела сползать. «Господи, - да как же она снимается» - в сердцах  воскликнул он, тщетно пытаясь стащить сорочку,  не сознавая, что пытается снять ее вниз , а не вверх. Мария, засмеявшись – «Не так , милый» - нежно отсранив его рукой, наклонилась, подхватила подол крест-на-крест руками и стащила рубашку, как кожу змеи, через голову.
Вдруг сообразив, что он в ступоре застыл, глядя на ее наготу, она, мгновенно зардевшись, закрыла лицо руками, но в следующее мгновение, оторвав руки от лица, она гордо выпрямилась перед ним , как будто осознав себя древней богиней, устремила свой взор, победный и призывный на него, того единственного, кому доверила свою божественную наготу.
Схватив одеяло, Игнасио накинул его на Марию и, взяв на руки, бережно опустил на постель. Она вся дрожала. Он принялся растирать ее руки с этими длинными тонкими, но совершенно холодными пальцами, он растирал и целовал их один за другим, Он растирал ее застывшие ступни, поднося их ко рту и согревая своим дыханием. Сбросив все с себя, он лег рядом сней. Она прижалась к нему всем телом. Ее дрожь передалась и ему.
И в этот миг раздался страшный гром, словно небеса обрушились на них. Она издала не то всхлип, не то стон и еще теснее прижалась к нему.
А он, пораженный таким искренним чувством, такой почти детской доверчивостью этой юной девушки, почти ребенка, которая готова была вжаться в него, как в единственное спасение в этом страшном мире, готовая отдать себя всю ему, единственному спасителю и защитнику, привлек ее к себе и только мог повторять «Милая моя , родная, девочка моя. Я здесь, все хорошо. Это лишь гром, не бойся моя родная, все хорошо» - и гладил ее по голове.
Кто бы мог подумать, что она, с детства привыкшая ничего не бояться, панически боялась грозы.
Кто мог бы  узнать  в ней сейчас  дочь коминтерновцев, прожившую почти всю свою жизнь на нелегальном положении, знавшую пять европейских языков, бесстрашно перевозящую через границы разведданные, одно нахождение которых грозило ей длительным тюремным заключением, а то и смертью, в этой прекрасной женщине, сейчас кажущейся маленьким и беззащитным ребенком.
Жизнь иногда совершает с нами и не такие метаморфозы.
Гроза грохотала всю ночь. Лежа, тесно прижавшись  друг к другу они незаметно уснули.

Утром, проснувшись очень рано, Игнасио долго смотрел, как она спит.  Луч света сквозь  дырочку от выпавшего сучка  в ставнях,  которые  они всегда закрывали, чтобы раннее солнце не мешало спать, медленно полз по подушке, пока не скользнул по ее губам на подбородок, а затем перескочил на грудь. Она лежала обнаженная и лучик, остановившись на ее розовом соске заставил его засверкать рубином.
«Как она прекрасна» -вновь  подумал он. Протянув руку, он медлеено погладил ее по раскинувшимся волосам. Она открыла глаза и улыбнулась ему.
В этот день они уже никуда не пошли...

Затем они снова восстановили свои вылазки на природу. Каждый день они старались попасть в новое место. Она по-прежнему садилась рисовать, а он, устроившись у ее ног, иногда рассказывал что-нибудь, иногда просто наклонял голову и клал ее к ней на колени. В эти минуты она отрывалась от мольберта, погружала свои длинные, нежные, всегда прохладные пальцы ему в волосы и тихо перебирала их . Затем она наклонялась, целовала его в губы, и нежно отстранив его руки, пытающиеся задержать ее лицо, шептала -«Подожди, милый, дай мне закончить ». И столько нежности и просьбы было в этом голосе, что он, хоть и с видимым нежеланием, отпускал ее руки. В ее взгляде, одаривающим его за это, было столько нежности и благодарности, что он покорно устраивался снова рядом, продолжая наблюдать, как ее красивые, проворные руки наносят то крупные, то мелкие мазки на картину.
Иногда же, она, отсранившись от картины, погрузив свои пальцы ему в волосы, вдруг спрашивала –«Тебе нравится, мальчик мой?» . Когда Мария обратилась к нему так первый раз, словно ком возник у него в горле – так называла его в детстве мать, когда он прибегал к ней выплакать свои детские боли и горести и зарывался заплаканным лицом в ее колени. А она перебирала его волосы и повторяла: - «Все будет хорошо, мальчик мой».
И превозмогая комок в горле, он прошептал:
« Очень, Мария, очень нравится», не осозновая того, что невольно говорит не о картине , а о самой Марии, о том чувстве нежности, как-бы вернувшим его в далекое детство. Хотя картины ее ему действительно нравились. Написанные мягкими пастельными тонами, они как бы успокаивали, завораживали смотревшего на них, но вдруг на ней возникал один какой-то яркий элемент, который начинал притягивать взгляд. Какая-то мелкая подробность, деталь, на которую хотелось смотреть еще и еще. Взгляд, как бы не хотел отпускать ее на фоне спокойного, умиротворяющего пейзажа, но при этом она совершенно не смотрелась диссонансом с общей идееей картины.   

Однажды они не рассчитали свои силы и возвращались уже под вечер. Мария сняла туфли и шла босиком. Внезапно вскрикнув, она опустилась на траву. Игнасио присел рядом. «Что с тобой, родная, ты наколола ногу, дай мне посмотреть» - он протянул руку к ее ступне.
Еще когда между ними не установились близкие отношения, Игнасио часто смотрел своим внимательным взглядом на нее.  Каждый раз ловя его взгляд на себе, и как буд-то чувствуя его нескромность, краска бросалась к ее лицу и она  словно ежилась, а когда она видела что взгляд его остановливался на ее ногах, она,  зардевшись, словно угадав его тайные желания, подтягивала ноги под себя, стараясь укрыть их от его нескромного взгляда.
Вот и теперь, она как бы забывшись, попыталась накрыть ноги подолом платья, но взглянув на его обескураженное лицо, протянула ему свою ступню. Осторожно,
взяв ее в ладони, он нашел острый шип терновника и вытащил его из раны.
Глядя  ей в глаза, в которых затаилась боль, он спросил – «Ты устала, моя родная?».
Оглянувшись вокруг, он заметил небольшой ручей, тихо прячущийся под кустом.
Наклонившись и зачерпнув воду ладонями, он начал нежно обмывать ей ноги. Так он повторил несколько раз, полностью погруженный в свою работу, стараясь сделать ее как можно аккуратнее. На мгновение оторвавшись от своей работы, он поднял глаза на нее и застыл пораженный. Столько в них было  любви и благодарности, что он буквально задохнулся. Комок застрял в горле, на глаза навернулись слезы. Что бы она не заметила это нахлынувшее чувство, он наклонился и начал страстно целовать ее ноги. «Что ты, родной, не надо, милый» - она слабо попыталась отбиться, но было видно, что та благодарность ему за эти чувства и нежелание обидеть его в этом порыве, не дают ей право сделать это более решительно, причинить ему боль.
Она сидела, прислонившись спиной к дереву, задумавшись и откинув голову чуть в сторону и вверх. Какие мысли навещали ее сейчас?
Игнасио часто казалось, что он изучил каждую черточку на ее таком родном ему лице. Каждое движение мысли отражалось на этом подвижном лице. Вот она чуть нахмурилась и уголки губ чуть опустились, вот какая-то тень пробежала по лбу и в глазах исчез блеск, а то, видимо вспомнив о чем-то, она  вспыхивала вдруг и застенчивая или смущенная улыбка озаряла ее лицо. Игнасио мог часами неотрываясь смотреть на нее, любуясь ею, восхищаясь и про себя пытаясь всякий раз разгадать, о чем она думает. Это стало его тайной игрой- про себя стараться вложить в ее уста слова, соответсвующие ее выражению лица.
Так он мог бы смотреть на нее долго-долго. И не было вокруг ничего, ни другой жизни, ни их работы, только она и его чувство к ней. Бесконечная нежность, желание прикрыть ее своим телом от любой опасности, защитить, спасти....

   
Каждые несколько дней они навещали вокзал. Должны были получить письмо.
Только Мария знала, что письмо было знаком о возвращении. В нем тайнописью должна была быть инструкция о дальнейшей работе.
В конце третьей  недели, когда казалась, что они навсегда забыты в своем тихом счастье, пришло письмо, где ей строго предписывалось возвращаться на родину .

Прощание было молчаливым, все было обговорено заранее, но вдруг когда поезд уже уносил ее, стоя на площадке, она увидела его глаза и скорее поняла чем услышала тихий словно стон голос – «Родная как жить мне без тебя». Бросившись в купе, она зарылась лицом в подушку сдрживая глухие рыдания.
Поезд уносил ее и их будущего сына в другую жизнь, в неизвестность, в вечность...

Через месяц уже перед самой границей ей передадут его записку, в которой он называл ее милыми смешными прозвищами, говорил как ему без нее одиноко, и обещал, что они непременно скоро встретятся. Записку,  которую она потом выучит наизусть и будет повторять как молитву в самые трудные свои годы,
когда возвратившись в страну, о которой мечтала с детства и, еще ничего не понимая, она будет арестована на вокзале, когда по нелепейшему обвинению, пройдя страшные пытки, будет осуждена, когда затем родив ребенка, спасшего ее от тяжелейшей работы, пеллагры, и скорее всего смерти, когда он будет отнят у нее, - она повторяла его слова любви и надежды.
Пройдя лагеря и ссылки, она с огромным, практически невероятным трудом , благодаря хорошим людям, найдет своего сына, воспитанного другими  и даже имя имевшего другое( но это уже совсем другая история).  Сын, ставший единственной радостью в жизни, не долго был рядом с ней -  здоровье, подорванное в детстве, не позволило ему прожить долго и, едва женившись и родив сына, он умер от малокровия.
Так больше никогда не выйдя замуж, она воспитала внука, вложив в него всю свою нерастраченную нежность и любовь. Неправда, что дети взращенные в любви, становятся избалованными эгоистами. Внук вырос настоящим человеком, боготворя ее.

                                                 *****   
  Пожилая женщина сидит в кресле на балконе большого светлого дома.
Осень. Прохладно. Ноги ее укутаны пледом. Язык не повернется назвать ее старой.
Она вся седая, но гордая посадка головы и взгляд ее удивительно красивых и добрых глаз  выдают в ней незаурядную женщину. Глаза ее открыты, но они устремлены куда-то вдаль, как бы не замечая  всех красок рано наступившей осени.
Они там, в далеком 36 году, в маленьком рыбацком городке на берегу моря. Она думает о той наивности и вере в прекрасные идеалы, заставлявших их, молодых и прекрасных, жертвовать собой, жить и умирать в борьбе за светлое будущее. Служить стране, которая использовав их, уничтожила, как ненужный материал.
Но эта наивность и чистота дали возможность быть чистыми в любви, которой  невозможно было избежать, несмотря ни на какую работу. Они были молоды и счастливы. Они так жили. 
 
На балкон выходит высокий красивый молодой мужчина. « Бабушка, тебе письмо из Министерства Иностранных Дел». Он подает ей письмо, и при этом видно, с какой заботой и любовью он смотрит на нее. Взяв пакет все еще красивой рукой с длинными, чуть дрогнувшими пальцами, она разрывает конверт. Внутри два листа, на испанском и перевод на русском. Она берет письмо на испанском и медленно читает. В нем говорится что в результате долгих поисков было установлено что разыскиваемый Игнасио Алонсо Гонсалес погиб под Барселоной в 1938 году.
«Бабушка, что там, какие-то плохие вести?» - молодой человек участливо наклоняется к ней. « Нет Игнатик, все хорошо» -отвечает она. А затем тихим шепотом «Мы скоро встретимся, родной, мы скоро встретимся».