Военный Ташкент
Через несколько дней после приезда я поступил учиться в восьмой класс ташкентской школы. Она располагалась в старом одноэтажном здании с туалетами во дворе в трех километрах от дома маминых родственников, где мы устроились жить. В моем табеле за седьмой класс стояли пятерки по всем предметам, кроме французского, так что в школу меня взяли без вопросов. Правда, вскоре всем ученикам, в том числе и мне, предстояло собираться в дорогу: школа выезжала на уборку хлопка. Нас попросили взять с собой все необходимое: обязательно постель, миску, кружку, ложку и прочее –колхозы ничего не выдавали.
Процесс уборки хлопка был очень тяжелым и кропотливым. Норма на человека - шестьдесят килограммов в день, при том что коробочка хлопка весит два грамма. Так вот, чтобы собрать норму, работая двумя руками, нужно было нагнуться за один день пятнадцать-двадцать тысяч раз. На хлопке мы были два месяца, и потом ездили на уборку каждый год. По моим подсчетам, я провел на уборке хлопка в сумме более полутора лет.
Новый класс принял меня хорошо, не было никаких трудностей с привыканием, многие ребята предлагали помощь. Учиться было легко благодаря моей хорошей памяти и общей эрудиции, ведь я вырос среди книг.
Правда в первые дни посещения школы я был избит четырьмя местными мальчишками за то, что я сидел за партой рядом с девочкой. Избили меня здорово: разбили губы, нос. Били поздно вечером, в десять-одиннадцать часов вечера, и лиц нападавших не было видно. На другой день я взял однозарядный пистолет “Монте Кристо”, который принадлежал моему брату-прокурору, зарядил его патроном от “мелкашки” и пошел в школу. Когда меня били, я слышал, как одного парня звали: Жора –вшивка. На уроке я снова сидел с этой девочкой, и за час до окончания  вышел во двор школы, чтобы привыкнуть к темноте. Уроки окончились. Я шел последним и видел, что меня снова ждут. Я пошел сразу на этих парней и выстрелил в упор в Жору-вшивку, тот закричал и, вероятно, упал, а я рванул домой. Лишь через несколько лет  узнал, что ранил этого Жору в шею и что он впоследствии поворовывал и попал в тюрьму. Шея осталась у него кривой на всю жизнь.
Занятия в школе в старших классах проходили в третью смену, с шести вечера, так что дни у меня были свободны, и я мог сколько угодно гулять по городу и знакомиться с ним заново, после долгой разлуки.
Ташкент был тогда одноэтажным городом с частными домами. Каждый хозяин в пять-шесть утра поливал водой улицу перед своим домом. Тротуары были обсажены деревьями, особенно красива была одна каштановая аллея по улице Пушкина. В арыках везде текла вода, и под сенью деревьев возле воды было прохладно. Город был очень уютным каким-то родным: все знали друг друга, помогали в сложных ситуациях, делились радостью и горем.   
Денег у нас не было, и мама сразу пошла работать на завод, но после первой получки мы быстро поняли, что нужен дополнительный доход. Маминой зарплаты едва хватало, чтобы  купить на рынке четыре буханки хлеба. Правда, уже ввели карточную систему, и она спасала от голода, да и родичи активно помогали, но я понял, что необходимо идти работать.
Недалеко от дома тети Добы, где мы с мамой жили, располагался Мелькомбинат № 3, который обеспечивал мукой и манной крупой половину Ташкента. Я пошел к директору и сказал: “Мы с матерью эвакуированы из Москвы, документы утеряны во время переезда. Мне скоро шестнадцать, могу выполнять любую работу”. Война резко поменяла психологию людей,  они стали внимательнее и отзывчивее друг к другу. Директор завода (я запомнил его фамилию – Ашкенази) на свой страх и риск взял меня на работу в качестве ученика электромонтера. Никогда не забуду   любимца всего мелькомбината Ашкенази. Небольшого роста, очень подвижный,  он делал людям только добро. Это был его принцип жизни. Хотя попробуйте сохранить добрые чувства ко всем во время войны!..
Работали по двенадцать часов в две смены и без выходных дней. Через полтора месяца двух дежурных электромонтеров призвали в армию и я, выдержав нехитрый экзамен по электрике и технике безопасности, стал полноправным членом коллектива в свои четырнадцать лет. Учеба в школе была закончена.
В смену на заводе работали один мастер в электромашинном зале и один электромонтер, который обслуживал все электродвигатели, а их было более 150 штук, и всю систему освещения корпусов и территории. Учитывая, что завод считался стратегическим объектом, освещение его территории было очень важным мероприятием и контролировалось милицией и НКВД. Прожекторов не было, по периметру завода стояли мачтовые столбы с лампами большой мощности.
Первым делом я освоил лазанье по столбам с помощью “кошек”. Это занятие само по себе было небезопасным, но учитывая, что пользование защитной цепью замедляло работу, ею, как правило,  не пользовался.
Началась настоящая взрослая жизнь. На заводе я был первым мальчишкой, который делал взрослую, довольно опасную работу. Меня знал весь коллектив, все относились с большим участием и теплом. Девушки из лаборатории угощали меня хлебом, испеченным в специальных формочках, а через пару месяцев я сам отлично замешивал тесто и пек хлеб в муфельных печках, которые приходилось ремонтировать. Научился запекать в тесте рыбу, которую после работы  мы с механиком ловили в протекавшей рядом реке, жарить голубей и многое другое. В качестве поощрения за работу руководство выписывало нам отходы от зерна,  я получал их по 40-50 килограммов и носил за три километра на базар  продавать. В то время дети взрослели очень быстро, и уже я стал главным кормильцем семьи, состоящей их двух человек. Мы с мамой сняли 8-метровую комнату  и началии жить самостоятельно.
Работа на мельзаводе была достаточно сложной и опасной и часто приносила неприятности. Так, однажды сгорел электромотор на элеваторе,  нужно было его заменить, а весил он сотню килограммов. Пришлось пригласить слесаря помочь снять двигатель. Слесарь не удержал свою сторону, и двигатель всем весом ударил по моему пальцу, раздробив кость. Медпункта на заводе не было, и я бежал 2 километра до поликлиники, зажав палец правой рукой. Палец зашили небрежно и, забинтовав, отпустили меня домой. Он и сейчас  расплющен и имеет неприглядный вид.
В жизни я всего несколько раз испытывал животное чувство страха. В первый раз это произошло в Москве, во время бомбежки. В рабочем городке на Катуаровском шоссе (ныне улица Нагорная) стояла водонапорная башня, которая выделялась на местности и явилась целью фашистских бомбардировщиков, а дом, где жил я, был в пятидесяти метрах от этой башни. Первый налет застал меня на улице около башни, и от взрывной волны первой бомбы меня ударило о входную дверь щели, вырытой жителями. Я оглох, потерял речь, был контужен и меня била нервная дрожь. Я никак не  мог остановить нижнюю челюсть, зуб на зуб не попадал и болью свело желудок.
Второй случай произошел в Ташкенте, на мельзаводе. Я уже  говорил, что наружное освещение завода проходило по его периметру, в том числе непосредственно по элеватору. На кронштейнах, на большой высоте были проложены четыре провода диаметром более двух сантиметров. И вот в одну холодную осеннюю ночь началась сильная гроза. Ураганный  ветер и стена ливня. Оборвало два провода из четырех,  завод погрузился в темноту. Лестниц такой высоты не было, и срочно вызвали пожарную машину с вертикальной лестницей. Вот в этом стихийном кошмаре я нарастил провода, привязал их к монтерскому поясу, надел на голову мешок и полез по пожарной лестнице вверх, к блоку изоляторов. Хлипкая лестница моталась под ураганом, и ее вместе со мной било о бетонную стену элеватора. С костяшек пальцев, разбитых ударами о стену, текла кровь. Ливень и слезы застилали глаза и мне казалось, что нет конца у этой лестницы, этой грозы, урагана и ливня. Когда я сел на верхушку лестницы и начал прикреплять один из проводов, он вырвался из рук и упал на землю. Механик, чтобы помочь, багром подал веревку, к которой был привязан провод. Через полчаса провода были натянуты “кошкой” и крепко прикручены. Силы были все истрачены, мужество тоже, и слезть с лестницы самостоятельно я  уже не мог. Пожарные отогнали от стены машину и бережно сняли меня. До утра я приходил в чувство, и мне вспомнился один из рассказов Джека Лондона о том, как золотоискатель говорил друзьям, что когда о своих мытарствах он будет рассказывать детям, и они не заплачут, он выпорет их собственноручно. Я дал себе слово, что поступлю так же. Но не исполнил своего обещания. И может зря.
Зимой в Ташкенте началось строительство СаларГЭС и от нашего комбината туда послали десять человек, в том числе и меня. На стройке все делалось вручную, главный инструмент  – лопата, кирка и тачка. Температура нулевая, беспрерывные дожди, сырость, а одежды нормальной не было. Выдали телогрейки и на ноги узбекские калоши. Ноги заворачивали в газеты, надевали носки и привязывали калоши к ногам. Условия были кошмарные: палатки не обогревались и протекали, спали на соломе, покрытой брезентом, одеяла – свои, из дома. Сама работа была очень тяжелой: глина – раскисшая, тяжелая и скользкая. Копали, в основном, женщины и девушки, а мужчины на тачках поднимали все наверх. Рабочий день продолжался пока было светло, так как электричества не было, вечером освещением служил костер. Питание предоставляли стандартное: килограмм хлеба и, в основном, каша из риса, манной крупы или пшена. Мяса почти не было. Вот там впервые я и попробовал спиртное. Это был тройной одеколон с водой: ужасная гадость, белая пена и нездоровое состояние опьянения.
– В доме тети Добы, где в первое время мы с мамой жили, имелось несколько пристроек, где обычно жили родственники. В один из дней в маленькую пристроечку поселили жену майора-пограничника с двумя маленькими детьми. Один – трех лет, а второму не было и годика. Через пару дней, утром, придя, со смены, я зашел к новым соседям и застал эту женщину горько плачущей.
– Что случилось?
– Ты понимаешь, аттестата у меня нет, ценностей – никаких, кроме моих мальчишек, кормить их нечем. Счастье вот, что твои родные помогают, а что будет дальше? – и она снова рызрыдалась.

– Вы под крышей, никто не стреляет, и все образуется.
Вечером я все рассказал маме и тете. Они решили обратиться в военкомат и райком.
Но я решил и помочь своими силами. Пошел, набил полные карманы куртки и брюк манной крупой и утром, придя домой,  выложил перед женой майора. Она была потрясена, встала на колени, и мы плакали вместе.
Потом я регулярно что-нибудь приносил им: то хлеб, то рыбу в тесте, то жареных голубей. Мальчишки во мне души не чаяли и признали за своего брата. Мама с тетей добились ей пособия и каких-то продуктов. Потом она нашла своих родичей и уехала в Самарканд.
В этом же доме жила еще одна двоюродная сестра мамы – тетя Нюра, и у нее была дочь Зина, моя ровесница. Она училась в восьмом классе женской школы. К Зине приходили заниматься подруги,  я с ними знакомился. Мы болтали на разные темы,  как правило, девочек интересовала Москва и все, что с ней связано.
Однажды Зина пришла с незнакомой мне подругой Соней, и спокойная моя жизнь кончилась. Я влюбился немедленно, бесповоротно и навсегда. Сказать, что Соня была красивой  – это значит ничего не сказать. Она была изумительно хороша: огромные карие глаза, прекрасная фигурка четырнадцатилетней девочки, лицо как будто слеплено из фарфора. И все это при уравновешенном, спокойном характере и удивительной скромности. И сегодня наши внуки, рассматривая ее фотографии, поражаются бабушкиной красоте. Помню, как оборачивались люди на нее, когда мы шли вместе по Ташкенту, и я ревновал ее ко всем на свете.
Родители Сони были портные,  работали на фабрике по 12 часов, а ночью шили по заказам, так как им нужно было прокормить троих детей и кучу родственников, приехавших из родной разгромленной Белоруссии. Ее отец, Копель Коган, был очень талантливым портным, и работал по старинке, на полу, подогнув по-турецки ноги. У меня до сих пор сохранился сшитый им костюм – ни одна пуговица не оторвалась! Когда во время войны в Ташкент была эвакуирована киностудия “Мосфильм”, Копель шил костюмы для фильмов.
Встреча с Соней резко изменила ход моей жизни и теперь, кроме работы и всяких домашних хозяйственных дел, нужно было находить время  вместе сходить в кино или на “посиделки”. Как правило, “посиделки” проходили у кого-то на дому. Заводили патефон, танцевали или рассказывали разные истории. Никакой пошлости и хамства. Сегодня это совершенно удивительно не только слышать, но и вспоминать. Были абсолютно чистые отношения. Играли в фанты,  максимум –  в “бутылочку”. Танцевать я стеснялся, так как брюки были в заплатах, и это унижало меня в собственных глазах. Поэтому на одну из первых зарплат  купил брюки из малюскина и почувствовал себя свободнее.
Постепенно я стал главным кормильцем семьи, и мама признала мою полную самостоятельность.
Вскоре на заводе появились участники войны, которые, получив ранения, долечивались в Ташкентских госпиталях и шли работать на производство. У меня появился товарищ – Володя Касьян, получивший тринадцать ранений в левую руку. Раны не повредили двигательный механизм руки,  она действовала, не очень хорошо, но работала. Володя родом был с Украины, из села Сахновщина, на Харьковшине, которое оказалось в оккупации, и поэтому он остался в Ташкенте. Начал работать в охране завода, а затем водителем грузовика ЗИС-5, на котором возили зерно с товарного двора.
Мой новый товарищ был всего на три года старше меня, но уже “вкусивший фронт”, ужасы войны. Красивый, черноволосый, с большими глазами, выше среднего роста – он был награжден орденом “Красная Звезда” и медалью “За боевые заслуги”. При всех хороших личных качествах он имел один, но очень серьезный недостаток: он любил выпить. Это, конечно, повлияло и на меня. Я стал понемногу выпивать, а учитывая, что вина в Ташкенте производили и продавали много, и сравнительно дешевого, то достать его было просто, да и заработки у нас были приличные - это повлияло на наши с Соней отношения. Она даже решила порвать со мной и мы прекратили встречаться. Я очень переживал, но изменить уклад своей жизни не пытался. Так прошел год, другой. Украина была освобождена и Володя уехал домой. С помощью Сониной подруги с большим трудом мне удалось восстановить отношения, уже навсегда.

Институт
К этому времени все мои ташкентские друзья поступали в институт или уже учились, и я понял, что нужно учиться. Мне шел семнадцатый год, а образование  всего семь классов.  Я договорился с директором школы № 18, чтобы  мне разрешили сдать экзамены за восьмой и девятый класс. За три месяца  удалось сдать экзамены за эти классы, окончить подготовительное отделение института и поступить в Среднеазиатский политехнический институт. Этот период жизни   состоялся у меня только потому, что я был уже достаточно подготовлен тяжелой работой на заводе, по 12 часов, без выходных и частыми дополнительными работами по найму. К сдаче экзаменов  готовился по очень жесткому графику. Вставал в пять утра и до одиннадцати упорно занимался. Потом обед,  сон два часа, и опять занятия с небольшими перерывами до плуночи.
При поступлении в институт нужно было сдавать вступительные экзамены, в которые входила физика. Надо сказать, что физикой я интересовался и хорошо ее знал. Сдал физику  на отлично. Во время приемных экзаменов  познакомился с  парнем, звали его Геннадий Тузиков. С моей точки зрения, Геннадий был настоящий герой-  фронтовик. Награжденный двумя боевыми Орденами Красного Знамени, двумя медалями “За отвагу”, Орденом Красная Звезда, и самое главное, Орденом Ленина, который принадлежал самому Семену Михайловичу Буденному. Как Гена его получил. Во время отступления от Киева командованию фронта требовался “язык”. Буденный был членом военного совета и сказал – кто приведет “языка” тот получит Орден Ленина. Геннадий был очень физически сильный  и  выглядел квадратным – что в высоту метр семьдесят, что в ширину.  Вечером он перешел линию фронта и замаскировался в брошеном крестьянском огороде. Немцы наступали очень стремительно и поэтому их колонна сильно растянулась. Арьергард составляли квартирьеры, подыскивающие помещения под штабы и жилье для личного состава. Ночью в облюбованный Геннадием огород заглянул немецкий унтер-офицер. Не знаю, что он там искал, но боец Тузиков моментально оглушил  “фрица” своим полупудовым кулаком и всю ночь тащил на себе.   
Привел он этого языка, а орденов в штабе фронта в наличии не оказалось. Тогда С.М.Буденный отстегнул свой орден Ленина и отдал Геннадию, сопроводив бумагой. Сказал – после войны разменяем.
Вот этот Тузиков вместе со мной сдавал физику и завалил ее. Я ему говорю: “Давай я за тебя сдам, но другому преподавателю”, что и сделал, и получил пятерку. Мы с Геной подружились и попали в одну группу на энергофак. Когда я перешел на мехфак, наша дружба, к сожалению, зачахла в связи с большой занятостью моей – любовь, работа, учеба. Да и Геннадий тоже работал, а учеба ему давалась тяжело.
У нас с ним был такой случай. Мне потребовалось сдать какой-то неприятный экзамен, который я плохо знал и не успел подготовиться. Я попросил у него орден и пару медалей “на прокат” и пошел сдавать экзамен, который успешно выдержал, конечно: с учетом наград. Больше я этим методом не пользовался.

Скорость крейсерская была порядка тридцати километров в час. В общем, “Антилопа гну”.
У Николая Ивановича было три любовницы, которым  я возил продукты и какие-то промтовары. На мой взгляд, одна была очень добрая, и с моей точки зрения, очень хорошая женщина, и я, не выполняя точных указаний шефа, разгружал ей большую и лучшую часть передачи. Две другие были злые и требовательные, и я их терпеть не мог.
Сам Николай Иванович по натуре был добрый человек, и после всего говорил мне:
– Ну что ты, Рафик, все напутал, и теперь они ругаются
Я ему в ответ:
– Ну  зачем вам такие злые тетки?
Не забывал я и о своей полученной специальности – электромонтера. Делал проводку в домах и учреждениях, чинил,  словом все, чтобы заработать. Однажды с товарищем делали проводку на базе “Оптбакалея”. Нам  сказали: “Сделаете, по окончанию заплатим вам натурой”. Хозяева предложили расплатиться луком – берите, сколько унесете. Мы с другом были крепкие ребята и унесли по сто килограммов. Как я донес до дома этот лук, а расстояние было более трех километров сейчас не представляю. Но донес.
На другой такой же “шабашке” я заработал целую флягу животного жира. Все это позволило нашей семье, а папа уже пришел с фронта, безбедно прожить почти год. Какие блюда готовили, один бог знает. Получали по карточкам продукты и промтовары. Конечно, нищета была полная, но не сильно голодали, не ходили голые, и была крыша над головой. Война шла к концу. От Мани – никаких вестей. От брата получали регулярно письма. Был серьезно ранен и проходил лечение в городе Тбилиси. Выписался. Еще не вполне здоровый, ехал в тбилисском трамвае на вокзал, неловко задел кого-то в штатском и услышал: “Шляется здесь всякая военная сволочь!”. Вероятно, у него потемнело в глазах. На мгновение  перестал владеть собой. Расшатанная войной нервная система не защитила. Очнулся и увидел себя с дымящимся пистолетом в руке. Рядом лежал застреленный оскорбитель. Был суд. Потом штрафбат “до первой крови” и возвращение в свою родную часть. Он вначале командовал батареей противотанковых пушек, заканчивал войну начальником разведки артиллерийской бригады. За время войны брат был награжден семнадцатью орденами и медалями, но самой дорогой наградой он считал медаль “За оборону Ленинграда”. Меньше чем за две недели до окончания войны, двадцать пятого апреля, находясь уже практически в Берлине, брат погибает. Он был  представлен посмертно к званию “Герой Советского Союза”. Но мы  официально ничего не получили.  О гибели Мани и девочек нам  тоже официально не сообщили.
Студенческая жизнь, при всех жизненных трудностях, все равно была веселой и сравнительно беззаботной. Учеба, спорт, студенческие вечера и вечеринки, борьба за хлеб насущный – все вместе было интересно и, конечно, делало всех взрослее.
В Ташкент приехало много народа из Одессы, Ростова, Киева, Белоруссии. Работали, учились, женились, и Ташкент внутренне значительно изменился. Если раньше не все даже запирали двери, то теперь появились решетки на окнах и другие меры предосторожности. В городе начала разбойничать приезжая шпана, раздевали и грабили мирных людей, грабили дома и магазины, то есть появилось все негативное, что сопровождает войну: общее разорение, нищета, отсутствие элементарных товаров – мыла, спичек, соли, но жизнь продолжалась.
Я поступил на энергофак и успешно закончил два курса. Причем считается, что первые два курса самые трудные для студента, так как идет адаптация, и сами дисциплины довольно сложные. После второго курса нас, как обычно, отправили на уборку хлопка в Голодную степь. Отряд был большой – двести человек, а меня сделали старшим от комсомольской организации. Я уже говорил, что дисциплина была достаточно высокой, а чувство ответственности заставляло добросовестно относиться к своим обязанностям.
На хлопке у меня произошел серьезный конфликт с руководителем отряда от преподавателей, доцентом Рахимовым, преподавателем по теоретическим основам электротехники, который изменил мою дальнейшую судьбу. Я вместо электрика стал учиться на литейщика, которым и стал по окончании института.
А произошло вот что. Получением и расходованием продуктов занимался Рахимов. Через несколько дней после приезда ребята, работавшие на кухне, сказали мне, что Рахимов отправил в Ташкент рис, растительное масло, маш и что-то еще  из продуктов, выделенных для прокорма нашего отряда. По характеру я был очень заводным, и немедленно в острой форме высказал свое мнение Рахимову, потребовал все вернуть. Конечно, он ничего не вернул, но хотя бы перестал воровать из студенческого котла, тем более мы сами жестко за этим следили. А я все время ловил на себе злой взгляд его глубоко посаженых глаз. Ясно было, что так просто для меня это не кончится.   
На мое “счастье” первый экзамен на третьем курсе был ТОЭ. Кто же будет принимать? Заходит высокий худощавый человек – он, Рахимов! Предмет довольно сложный, и он быстро меня засыпал. На следующий раз я подготовился более тщательно и снова провалился. Так было четыре раза. Все, в том числе директор института Ульджабаев, знали это, но мер не принимали. И я ушел с энергофака на мехфак, и до сих пор об этом не жалею.  Думаю, что мой ангел-хранитель перевел стрелки моей жизни на другое измерение. Специальности энергетика и литейщика разнятся буквально диаметрально, и, конечно, моя жизнь и жизнь моей семьи сложилась так, как она сложилась, совершенно в другом направлении.
Группа студентов-литейщиков, куда я попал, была очень колоритна. Из двадцати одного студента в группе было семь девушек. Русские, евреи, украинцы, татары, корейцы. Группа  очень дружная. Как одна семья, и я был очень рад, что попал именно к ним.
Надо отметить, что коллектив самой кафедры “Литейное дело” был очень дружелюбно настроен. У меня появились два товарища, впоследствии ставшие моими друзьями, самыми близкими в Ташкенте. Оба  одесситы. Один из них – Изя Фая – высокий, рыжий, с золотыми руками. Он был специалист по сейфовым замкам, и его часто снимали с занятий всякие милиционеры, энкаведешники для открытия сейфов. Кроме того, Изя, просидев неделю у часовщика-соседа, научился разбирать, собирать и ремонтировать наручные, стенные и любые другие часы. Впоследствии он стал  доктором наук главным металлургом Узбексельмаша,  и проработал в этой должности более сорока лет. Но в период “узбекизации” республики его уволили, от переживания у него произошел инсульт и он уехал в Израиль.
Второй, Ефим Вишневецкий, тоже одессит, высокий красавец с томными глазами, кудрявой, черной, как смоль шевелюрой, умница. Тоже отработал три десятка лет главным металлургом Чирчиксельмаша, потом главным инженером проектного института, и тоже в период “узбекизации” был уволен и уехал в Соединенные Штаты Америки к своему брату.
Учились мы легко, весело. Одним из источников заработка была сдача экзаменов за состоятельных студентов, а также за изготовление всякого вида проектов по деталям машин, сопромату, начерталке и другим наукам. Каждый из нас специализировался в какой-то отрасли, а остальные были в этом исполнителями. Я, например, был ведущим по начерталке и физике.
Экзамены мы сдавали вместе. Вместе писали шпаргалки на билеты, разделяя их поровну. Был такой случай: у Изи был ужасный почерк, который даже он не всегда мог разобрать. И вот на экзамене мне попался билет со шпаргалкой, написанной им. Я, конечно, из-за лени или нахальства не стал переписывать со шпаргалки, а пошел с ней к преподавателю. Он, зная меня хорошо,
-  Кто это писал?.
Я в ответ: “Когда я волнуюсь, я так пишу”.
Кстати, такой же почерк  у Виктора Николаевича Полякова, первого генерального директора “АВТОВАЗа”  и впоследствии министра автомобильной промышленности СССР. Я, имея опыт, отлично переводил записки Полякова на “русский язык”. Многие сотрудники обращались с просьбой о “переводе”. Он сам, Поляков, часто говорил: “Переведите и раздайте исполнителям”.

Назад  возвращался тоже в мягком вагоне, но спал плохо, так как “охранял” пакеты. Они впервые меня столкнули с режимом секретности и очень впечатлили.
В ташкентском представительстве меня встретили как  родного и определили отправку через два дня из аэропорта на “комбинатском” самолете. В то время самолеты летали редко,  и их было немного, сам факт перелета уже настраивал  на что-то необычное. 
Добравшись до аэропорта, я нашел маленький домик авиаотряда вокруг  которого стояло несколько самолетов. Посмотрел на часы -  неумолимая стрелка приближала время отлета.  И, наконец,  старенький ЛИ-2, со мной и еще несколькими людьми на борту,  бодро побежал по взлетной  полосе.   
Почему  так подробно все описываю – просто хочу показать, что в это трудное время, шел 1949 год, четыре года после окончания войны, страна вкладывала огромные ресурсы в атомное хозяйство, которое было построено на  высоком организационном уровне. Все службы нашего комбината, а это триста тысяч сотрудников, включая геологов, обогатителей, ремонтников, службы обеспечения, строителей, четко планировали сроки выполнения работ и так же четко исполняли. Лучшей организации производства я не встречал.
Каждый, кто был через час  в Ленинабадском  аэропорту,  мог увидеть  плавно садящийся ЛИ-2 и мое лицо с выражением крайнего любопытства в иллюминаторе. За самолетом поднимался клуб пыли, потому, что  ленинабадский аэропорт - это огромное поле со щебеночным покрытием, никакого асфальта или бетона, просто участок каменистой почвы. В аэропорту также свой комбинатский авиаотряд, стоят десяток У-2, ЛИ-2,  ИЛ-12 или что-то  в этом роде.
С самолета сразу в соцгород. Кого домой, а меня – в гостиницу. Гостиница – многоквартирный дом.  Поселили меня в кухне с печкой, узкой железной кроватью и одним квадратным метром свободного пространства. Оставив свой чемоданчик,   отправился в управление комбината. По пакету меня сразу пропустили внутрь здания к начальнику управления кадров  полковнику Горюнову. Я увидел высокого  человека, плотного, с умными глазами. Потом, много позже, узнал , что он полковник, фронтовик, с большим чувством юмора. 
– Ну что ж, – сказал Горюнов, – литейный  цех уже построен, пойдешь туда технологом.
Цех еще не работал, но в будущем там должны были производить стальное и чугунное литье, а также алюминиевые, бронзовые и латунные отливки. К литейному относился и большой модельный цех с пилорамой, сушилками и всякого вида деревообрабатывающим оборудованием.
И кто же работал в литейном цехе первого комбината первого атомного хозяйства в СССР? Коллектив  состоял из ПФЛ первой и второй категории. Это были несчастные люди, которые прошли ужасы немецкого плена и не лучшей доли в своей родной стране. ПФЛ – это проверочно-фильтровальный лагерь. Первая категория имела паспорта, но не имела права выезда. Вторая категория не имела паспортов, каждую неделю отмечалась в спецкомендатуре и не имела права удаляться от поселка более чем на 25 километров. Кроме того, были спецвыселенцы - крымские татары, немцы, чеченцы.
Инженерное ядро составляли заключенные, сидевшие по 58-ой статье как враги народа – это были сливки общества, грамотные, как правило культурные.  И уже просидели в тюрьмах и лагерях десятки лет. Приведу несколько очень впечатляющих примеров.
Заведующей химической и земельной лабораторией у нас в цехе была Нина Львовна Тарханова-Атлас.  Она отсидела в тюрьме, а затем в лагере под Актюбинском, в общей сложности более двенадцати лет. И, несмотря на это, осталась очень женственной и красивой. Смуглая, черноволосая. Гладкая, оливкового цвета кожа. Печальные темно-карие глаза.  Но я видел ее лагерную фотографию: очень похоже на фотографии из Освенцима. Такая же страшная картина. 
Ее муж, Тарханов, был секретарем райкома в Москве. Его арестовали и, как она впоследствии узнала по тюремной почте,  живым сбросили в шахту где-то на Кольском полуострове. Сама Нина Львовна была активным членом партии. Ничего не зная о смерти мужа, она пошла в органы и заявила, что он – настоящий коммунист, и что его арест – это оскорбление партии. Через несколько дней ее тоже арестовали, и без суда и следствия она просидела столько лет. У нее осталось двое детей. Одного, младшего Лешу, забрала ее домработница и увезла  в деревню, а старший жил некоторое время у соседей, а потом бродяжничал,  мать нашла его в детдоме лишь после 1948 года. Сейчас он доктор наук, о его судьбе я больше ничего не знаю. Младший, Леша, окончил институт, женился на дочери тоже репрессированного специалиста, который, по сути,  нашел месторождения  урана. Его начальник лагеря был очень умный человек. Люди говорили, что он   отпускал ученного в горы, где тот  вел разведку и открыл месторождение, которое стало основой для создания атомного оружия в Советском Союзе. После смерти Сталина, Нина Львовна была полностью реабилитирована и возвратилась в Москву,  получила квартиру на улице Большая Полянка около кинотеатра “Ударник”. Раньше в этой квартире проживала семья Карла Либкнехта, и на списке жильцов в подъезде еще была  его фамилия. Мы с Соней дважды, будучи в Москве, проведывали Нину Львовну -  после всего пережитого она была не очень здорова.
Вторым персонажем из этой когорты был Линцер Арнольд Семенович – главный энергетик нашего комбината. И самый модный, кажется, мужчина в городке.  Слышал, что он – один из авторов плана ГОЭЛРО и был близким другом Кржижановского. Линцеру дали двадцать пять лет, из которых он отсидел добрую половину. Еще, будучи заключенным, под конвоем, он являлся главным энергетиком комбината. Нужно было увидеть его в стрессовых ситуациях - большего матершинника представить себе невозможно. Лицо и голова гладко выбриты, но импозантен и по своему красив.  Я  не знаю его дальнейшую судьбу, но один раз моя двоюродная сестра Софья Слободская, бывшая военврач первого ранга (полковник), работая в пятидесятых годах руководителем службы геронтологии в Ташкенте, встретилась на конференции в Киеве с Линцером. Они случайно разговорились и нашли точку соприкосновения в виде меня. Он говорил о комбинате, а она сказала, что там работает ее брат, то есть я.
Третий представитель этой “могучей кучки”  -  Израиль Яковлевич Мехлин. Он работал главным технологом нашего комбината и в вопросах обогащения руды, содержащей радиоактивные элементы, сыграл решающую роль. Одновременно он являлся начальником ЦНИЛа – Центральной научно-исследовательской лаборатории, которая на тот период была головной в решении этих вопросов. Мехлин также был репрессирован и провел несколько лет в лагерях.
Почему я так подробно описываю свое окружение? Хотелось показать,  кем и в каких условиях формировалось мое, уже взрослое, отношение к людям и к работе. Несколько позже я обязательно опишу тех людей, с которыми  более десяти лет делил радости и горести жизни и трудовые заботы.
Молодой специалист, брошенный в действующее производство как щенок в озеро, может выплыть, и даже очень удачно, если у него есть интерес к делу, а отсутствие опыта перекрывается работоспособностью.  Через четыре месяца работы меня вызвал к себе начальник Юго-восточного горно-химического комбината Борис Николаевич Чирков. Чирков – первый директор комбината, и, по сути, создатель отрасли по добыче и обогащению радиоактивных материалов. Я до сих пор удивляюсь, что наши историки кого угодно возводят в ранг создателей, кроме истинных. А человек  он был непростой, с богатым прошлым. Во время войны командовал дивизией. На комбинат пришел  уже в звании генерала. Время было такое, что аккуратность считалась признаком буржуазного происхождения. Бриться каждый день и надевать ежедневно свежую рубашку было “не престижно”. Но Борис Николаевич  был всегда свежевыбрит, его костюм свежевыглажен. Это производило неизгладимое впечатление на нас, молодых.
В жизни мне крупно повезло встретить и работать с тремя, с моей точки зрения, великими руководителями и созидателями. Что самое интересное – они были чем-то похожи друг на друга. Первым был Борис Николаевич Чирков. Вторым - Шараф Рашидович Рашидов – первый секретарь ЦК компартии Узбекистана, благодаря которому  отсталый  колониальный  региона СССР, каким являлся до него Узбекистан,  сделал колоссальный рывок в развитии промышленности, мелиорации, сельского хозяйства и горно-обогатительной индустрии. Сам же Шараф Рашидович был человеком очень скромным в быту и личной жизни, совершенно равнодушным к богатству. Он происходил из таджикской семьи. Обычно таджики люди не очень рослые, но Шараф Рашидович был высок и строен. Одевался по-европейски. Говорил не много, но всегда по существу, веско, четко. Считаю, что память о нем очернили люди, преследующие сиюминутные, конъюнктурные цели.
Третьим великим организатором, с которым я проработал более двадцати лет, из которых  пятнадцать лет ежедневных контактов – Виктор Николаевич Поляков, первый генеральный директор “АВТОВАЗа”. Больше всего, при первом знакомстве, меня поразило то, что при высоком, почти два метра росте, у него были очень голубые, очень умные  и молодые-молодые глаза. Впрочем, такие  глаза у него и сегодня.   
Но продолжу рассказ о первой, судьбоносной для меня, встрече с Чирковым. Он вызвал меня  к двадцати трем часам – таков был стиль работы в то время. Ровно в двадцать три ноль-ноль помощник Чиркова пригласил меня в кабинет генерала.
– “Ни пуха, ни пера”, – пожелал мне помощник.
Я был впервые в таком кабинете, по площади он занимал 60-70 метров квадратных. В конце кабинета стоял большой стол. Настольная лампа освещала рабочую часть стола, в остальном кабинет был освещен плохо, и это придавало еще большую таинственность ночному вызову. В стороне от рабочего стола генерала стоял длинный стол для проведения совещаний. Борис Николаевич указал рукой на ближайший стул: “Садись!”.  Я не чувствовал за собой никакой вины, но мандраж был, и сам факт вызова невольно заставлял нервничать. Прошло двадцать, тридцать минут, ничто не нарушало тишину, был лишь один звонок по телефону с гербом на диске. Я начал ерзать на стуле, пытаясь привлечь внимание генерала, но напрасно.  На столе  заметил папку с моим личным делом.
Наконец, отложив в сторону бумаги, с которыми он работал, Чирков поднял голову, посмотрел на меня:
– Сколько времени ты работаешь на комбинате?
– Четыре месяца и два дня.
– Так не пойдет, давай, рассказывай подробно, кто ты и что ты?
Собственно, подробно мне не о чем было рассказывать. Я рассказал, как поступил и окончил институт, как начал работать и кем, и то, что  месяц был на металлозаводе в Беговате - учился варить сталь. Он расспросил о родителях, где они и что делают. Меня хватило на все про всё минут на пятнадцать. Выслушав мои ответы, Борис Николаевич сказал:
– С завтрашнего дня ты – начальник литейного цеха, вот я подписываю приказ, смотри, не подведи меня. Если что-то очень сложное,  ответственное, то звони  в любое время. Я тебе доверяю.
Конечно, получив такую установку, можно было разделить ответственность за принятие любого решения с директором. Но за все годы работы я ни разу не позвонил, а решал все без его участия. И этим горжусь.
На  другой день я уже принимал цех со всем трудовым коллективом, кучей оборудования и большим количеством материалов. Сразу же, буквально через несколько дней, встал вопрос о вводе в строй сталеплавильной печи. Конечно, тот месяц, что я был в Беговате, помог мне в этом, но масса вопросов, которая на меня навалилась, мне была незнакома, и я, как мог, начал их разгребать.

Никогда не забуду этого собрания в самой большой комнате заводоуправления. Поздний вечер. Усталые  люди. Их немного, около ста человек.  Такой немногочисленной парторганизация была потому, что основными работающими на заводе  являлись ПФЛ и спецвыселенцы, которые не имели права быть членами партии. Я смотрел на своих товарищей и думал: “Что со мой будет через некоторое время? Наверное,  пришла и моя очередь подтвердить пословицу - от сумы и от тюрьмы  не зарекайся”.  И вдруг слышу, как один за другим, выступают мастера, начальники участков, цехов и рекомендуют избрать меня (!!!!) парторгом завода! Я не верил своим ушам. На таком предприятии ничего не делалось без согласования с политотделом. Значит, и начальник политотдела Александр Иванович Антипов и Борис Ниолаевич Чирков заранее все решили и подготовили! Была вторая половина марта 1953 года. Весна пробуждалась не только в природе,  но  в  нашем обществе и в сердцах наших людей.     
Можно себе представить, какой резонанс это произвело в нашем городке. В руководстве комбината, его предприятий, а в комбинате работало триста тысяч человек, было несколько сотен высококвалифицированных специалистов-евреев, которые тоже чувствовали давление со стороны некоторых антисемитски настроенных группировок. Поздравили меня и все  спецвыселенцы – крымские татары, немцы, армяне и так называемые ПФЛовцы. Мы  чувствовали, что в отношении этих, ни в чем не повинных, людей тоже должно произойти что-то хорошее.
Во второй половине 1953 года начался период реабилитации.
Не знаю, в чем причина, но кроме вышеописанного, у меня еще дважды произошли неприятности с бывшим директором и главным инженером завода резинотехнических изделий в Ташкенте, где все обошлось благополучно и повторилось на “АВТОВАЗе”, где все было значительно трагичнее и закончилось не в мою пользу. Об этом я расскажу позднее. Этот эпизод был тяжким для меня и моей семьи, а люди, авторы этих провокаций спокойно живут, и нет у них никаких угрызений совести. Вероятно, и совести тоже нет.
Но попробую все же понять почему, как только я налаживал где-то дело до самобеспеченности, т.е. тяжелый организационный  период прошел, дело налажено, нужные кадры расставлены так, что требуется минимальный контроль со стороны руководителя - тут же находились очень активно желающие люди, занять, ставшую, по их мнению, спокойной, должность. И стричь “купоны”. Причем активность этих людей проявлялась не в налаживании технологических цепочек, что в конечном итоге и ведет к самообеспеченности, а в интригах и происках против того кто и создал такое привлекательное для них состояние дел. Вероятно, дело тут в генах , хромосомах и воспитании. Какие-то обстоятельства формируют  убеждения, что для достижения  конъюнктурных целей хороши все методы, даже подлые. Что быть специалистом и организатором не обязательно, можно просто вырвать у другого его детище и паразитировать на этом. А на других можно наступить и плевать на то, что с ними будет.
Итак, я стал партийным “боссом”. Работал добросовестно и много - в то время все руководители работали очень много. Все начиналось в восемь утра, в пять уходили домой, а в девять вечера снова на работу, до одиннадцати или двенадцати. Это ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Конечно, вечерние бдения можно было иной раз пропустить, но уже сложился такой режим. Что касается партийных дел, я исполнял их аккуратно, но без энтузиазма, и через два года  попросил отставки и возвратился в цех. Собственно, будучи парторгом, я практически не расставался с цехом, так как замены мне не было. Авторитет в цехе, да и на заводе у меня был достаточно высок. Стиль поведения был такой. Утром я приходил за полчаса до начала смены и стоял в центре корпуса. Со всем здоровался, но никаких указаний или замечаний не делал, а просто стоял. Это организовывало людей, и к началу  смены все были на своих местах.
Даже сейчас, когда прошло много лет, мне снятся запахи литейного цеха. Запах горячего жидкого металла, влажной высыхающей  формовочной смеси, свежего дерева из модельного отделения. Мои дети выросли, играя металлической стружкой и звездочками из очистного барабана. С пяти лет я брал их с собой в цеха, и   они впитывали новые впечатления как маленькие веселые губки воду.
На заводе и в городе были сотни молодых специалистов, в основном из нашего института. Мы все знали друг друга, дружили и, при необходимости, помогали. Нужно сказать, что атомная промышленность в том объеме, что я описывал, то есть геология, добыча, обогащение, ремонт и восстановление техники, а также изготовление нового оборудования, делалось мальчиками и девочками возрастом  двадцать два-двадцать пять лет. Нам доверяли огромные материальные ценности, а главное – сверхсекретное и сверхответственное  производство. Например, весь руководящий состав энергетиков всего комбината, это и шахты, и заводы, был укомплектован ташкентскими специалистами. Вместе с тем, мы были взрослыми детьми и поступки совершали соответственно возрасту. Например, проводит партийно-хозяйственный актив комбината Карпов – заместитель Берии по атомным вопросам. В зале, где проходит актив,  более трехсот руководителей  подразделений комбината, по уровню от  начальника цеха и выше. Сидим с друзьями – скучно, актив идет уже пять часов. Впереди меня на стуле сидит начальник одного из наших цехов Борис Ганибаев. Я расстегиваю пояс от его плаща, и привязываю Бориса к стулу. Через некоторое время вызывают Ганибаева, чтобы  объяснил, почему его рабочие запороли боковину шаровой мельницы. Он встает и, конечно, вместе со стулом. В зале общий смех, но потом, после актива, мне говорит наш кагебист, что я мог испортить себе всю биографию, и надолго. Хорошо, что  генерал Чирков обладал чувством юмора, а то, действительно, я мог крупно погореть.
Или такой случай. После ввода в эксплуатацию одного из рудников или после очередного испытания “устройства” (имеется ввиду атомная бомба) получаем серьезную премию. Как положено, идем в наш ресторанчик обмывать это мероприятие. Нас всего четыре-пять человек, еще подошел начальник нашей милиции. Парк, где был ресторан, огорожен реечным забором высотой три метра, такого же размера и ворота. Приблизительно в час ночи мы, уходя, снимаем ворота с петель. Подходят два милиционера и просят, чтобы мы поставили ворота на место, но у нас ничего не получается. Я иду на завод, беру погрузчик и еду к парку. Там коллективно, вместе с начальником милиции ворота ставим на место. До трех часов ночи мы возились с ними. Это я все к тому,  что наряду с очень ответственной, требующей полной самоотдачи работой, мы все равно были мальчишками. Так сосуществовали в нас и взрослые ответственные дела, и мальчишеское начало.
Но главным оставалось все же ДЕЛО. Почти всюду приходилось иджти непроторенными путями. Новое оборудование, новые материалы и крайне высокая ответственность. Чего стоили нам одни импеллеры - вращающиеся узлы мешалок. Они делались из нержавеющей стали, но так как работали в крайне агрессивной среде , то выдерживали не более пяти часов.
Вместе со сталеваром Юрой Березинкиным мы разработали высоколегированную сталь, изделия из которой выдерживали не пять часов, а пятьсот. Конечно,  получили большие премии, но главное – сам факт творческой работы. Я получал профессиональные журналы и старался внедрять все новое, что находил в литературе. Мы впервые в Средней Азии внедрили стопорные ковши, магниевую лигатуру. Кроме того, на полуторатонной печи выплавляли при необходимости три тонны. Чугун  параллельно плавили в вагранке и электропечи и получали тяжеловесные нужные отливки. Внедрили печи по выплавке алюминиевого, латунного и бронзового литья.
В качестве электростанций на некоторых рудниках использовались дизели с американских подводных лодок, – как сейчас помню их названия: “Купер-Бессемер” и “Ингерсоп-Ранд”. Головки блоков и поршни этих дизелей были очень сложной конфигурации. До сих пор горжусь тем, что сумел лично разработать конструкции модельной и стержневой оснастки и освоить их отливку. Понятно, что на заводах-производителях, где сотни технологов с огромным стажем, было не так уж сложно сделать литейную оснастку на поршни и головки блоков мощнейших дизелей. А здесь, на окраине Советского Союза, в глубоком захолустье, мы с модельщиком Сергеем Штабровским разработали и изготовили модели и стержневые ящики этих уникальных изделий и наладили их качественную отливку. В то же время это считалось обыденным, обычной работой, где слово “нет” практически не имело места. Сталкиваясь впоследствии со специалистами-литейщиками, я только позднее понял, какую великую школу профессии и жизни  прошел на этом комбинате.
Воспоминания, воспоминания – они захватывают и вытаскивают из памяти совершенно неожиданные эпизоды. Как-то случилось так, что в один день все отливки  из серого чугуна лопнули и оказались отбеленными, то есть сверхтвердыми и механической обработке они не могли быть подвергнуты. Пока мы чухались и искали причину, на второй день также все ушло в брак, а это ни много, ни мало пятьдесят тонн отливок в день. Это уже ЧП серьезного масштаба. Быстро определили, что причиной явилось повышенное содержание серы, но откуда и почему, не могли понять. Тут сразу появились кагебешники и вместо того, чтобы не мешать и дать разобраться, начали нас трясти. Мы, нам казалось, проверили все, то есть чушковый чугун, стальные добавки, ферросплавы, кокс и ничего не нашли. Совершенно случайно я обратил внимание на известняк, который также применялся для наведения шлака. Что-то здорово он блестел! Оказалось, что вместо нормального известняка нам завезли крошку мрамора, в которой очень много серы. Залежи известняка тоже мы открыли. Организовали собственный карьер. Все решали сами, все, что могли, решали на месте, но когда требовалось,  везли самолетом.
По технологии обогащения на заводах имелось две нитки, из которых одна работала, а на второй производился регламентный ремонт. В цепочку входили: щековые дробилки, шаровые мельницы, фильтрпресса, всякого рода смесители и сотни насосов. Мы, по сути, заново производили все это оборудование, так как оно быстро изнашивалось и часто требовало капитального ремонта. Надо сказать, что о незапланированной остановке обогатительной фабрики - больше чем на полчаса – докладывали Берии. Это, конечно, было, как говорится, “сопряжено”.
Как-то  отлили стальную горловину мельницы – довольно тяжелую и сложную деталь. Отливку передали в мехцех на обработку. В это время получили премию и крупно ее обмыли. В два часа ночи звонок, звонит начальник отдела “К”(контрразведка): “Прошу срочно прибыть на завод”. Я лег всего час назад и после возлияний чувствовал себя не героически, но этот вызов был очень серьезный. Быстро оделся и вниз, на улицу.  Автомобиль уже стоял у подъезда. На заводе все в сборе. Все буквально – начальник завода, главный инженер, главный технолог и прочие, прочие, вплоть до....
Дело в том, что на ремонте стояла шаровая мельница, задающая весь цикл первой цепочки обогащения, и через два-три дня эта цепочка должна была войти в строй. Оказалось, что изготовленная нами горловина перекошена, и при обточке часть ее была прорезана резцом, кроме того, шпоночная канавка также наполовину была голой. Все, кто мог, набросились на меня, утверждая, что во время формовки одну из шести или семи опок сдвинули в сторону и горловина ушла в брак.
Я, конечно, не мог сразу сообразить, в чем дело, но понял одно: нужно срочно отливать новую горловину, и времени на это  нет. Пока меня все полоскали, начиная с комитетчиков, я соображал, кто мне потребуется. Через полчаса, уже почти со светлой головой,  определился в фамилиях и специальностях. Послал вызывать народ, а сам с несколькими рабочими начал подготовку к изготовлению этой горловины. Сам залез на мостовой кран и начал собирать опоки. Днем на следующий день мы уже выдали готовую отливку. За все это время во мне накопилось столько злобы, что я, не идя домой отдохнуть, пошел со своими мастерами в мехцех, где  на разметочной плите доказали, что брак сотворили не мы, а работники мехцеха. Сгоряча я последними словами поливал впрямую все руководство и службы нашего завода. Два дня  не ходил на работу, и на третий день пришла делегация во главе с главным инженером. Извинились, и попросили вернуться в цех.
Случаев было много, и, к счастью, они закончились благополучно. За все время работы на комбинате, а это более десяти лет, я не помню, чтобы репрессировали кого-либо из работников комбината.

Началось раскрепощение так называемых спецвыселенцев. Делалось это, правда, нечестно. С них сняли клеймо, но возвращаться в родные места не разрешили. Наоборот, например, в Крым, на места бывших поселений крымских татар переселили людей с Украины. Практически, этот  факт создавал в дальнейшем серьезные осложнения в межнациональных отношениях.
На комбинате произошла смена руководителя, вместо Бориса Николаевича Чиркова приехал Дмитрий Терентьевич Десятников. Весь коллектив  очень переживал по поводу отъезда  Чиркова, все его очень любили, он не делал подлостей, уважал людей и, по возможности, помогал.
Десятников был не новичок в горнодобывающей промышленности, последнее место работы перед комбинатом – начальник Главзолото СССР. Нам повезло, он тоже был достаточно демократичен, прост и трудяга. Мне запомнился  эпизод, который он мне рассказал при поездке в командировку в Душанбе (Сталинабад). Этот рассказ был о методах работы старого правительства, когда сажали в тюрьму буквально за все. Однажды, Главзолото не выполнило план по добыче металла, а курировал в то время эту отрасль Лазарь Моисеевич Каганович очень сильная личность. Перед этим Каганович был наркомом путей сообщения, и, надо отдать ему должное,  наладил работу железнодорожного транспорта и много сделал для улучшения условий жизни железнодорожников. Итак, Главзолото завалило план по объективным причинам, и  только начало перекрывать отставание, как в это время Каганович вызвал Десятникова “на ковер”. Представляю эту картину – двухметровый, атлетического сложения Десятников, и маленький Каганович. Много раз замечал, что у маленьких людей антагонизм к высоким и крепким людям. В то время это было очень страшно, можно было из такого кабинета прямо попасть в подвалы НКВД. Вызвали Десятникова на двадцать один час, а в кабинет к Кагановичу он попал только в час ночи. Каганович внимательно  посмотрел на него и предложил все подробно рассказать. Десятников в течение получаса все рассказал и ответил на все вопросы. Лазарь Моисеевич начал проводить с ним “воспитательную” работу, накаляя  атмосферу. Десятников дома уже собрал мешок со “шмотками” и сухарями и думал: “Ну, все”. В это время Каганович замолчал, а потом сказал:
– Не знаю, что с тобой делать, напишу я на тебя в стенгазету.
Конечно, от сердца отлегло, но это запомнилось на всю жизнь.
Десятников поселился в коттедже Чиркова, дети пошли учиться в школу и техникум.
Интересным был такой факт. На партийно-хозяйственном активе один из рабочих сказал Десятникову:
– У вас вокруг дома такой высокий забор.  Это что же - вы отделяетесь от нас?
На что Десятников ответил:
– Этот высокий забор сделали для одного деятеля, теперь же вы хотите, чтобы другой деятель все это поломал. А потом вы скажете: “Было у нас два дурака: Чирков и Десятников – один построил забор, а другой поломал”. Так что оставим так, как оно есть.
За время работы Десятникова у нас было два визита большого руководства. Приезжал лично Берия, с ним двести телохранителей. Самого Берия я не видел, а его телохранители сумели выпить все, что было в ресторане и в магазинах. Пили они круглосуточно, вероятно, это был узаконенный распорядок.
Потом у нас был Климент Ефремович Ворошилов – в то время он уже  выживший из ума, но работавший председателем Президиума Верховного Совета СССР. Единственное, что я запомнил,  правую руку он держал согнутой для рукопожатия. Жалкое зрелище.
... Мы ждали второго ребенка, и если с первым я не мог себя организовать, когда требовалось  отправить жену в роддом, то со вторым все было цивилизовано. Во дворе стоял, готовый к “броску”, автомобиль, мы уже были опытные родители. Итак, после ноябрьских праздников, у нас появилась дочь – Ирина.  Лев, которому было тогда 5 лет сразу    сказал: “ Вы  зачем положили ее на мою кроватку? Вот вы уйдете на работу , а я ее выкину.” Зная его твердый характер, мы боялись, что он выполнит свое намерение и даже хотели дежурить около малышки поочередно. Но через несколько дней он ее уже залюбил, и все стало на место. Я уже говорил раньше, что декретный отпуск у нас был месяц до родов и месяц – после родов. Мы взяли домработницу, девушку, приехавшую из России, звали ее Ида. Она была очень общительная, трудолюбивая и сразу стала у нас членом семьи. Меня за глаза она называла “шкиблай”, что означало на ее языке – страшно худой. Действительно, я много ел, но “не в коня корм”: я много работал, занимался спортом и мало спал. Прожила она у нас около года и пошла работать на завод.
Жизнь  была заполнена до отказа. Подъем в шесть утра, в семь я вез детей, одну – в ясли, второго – в садик. Там нужно было их переодеть, смерить температуру. Но это были мои обязанности. Сонечка, в основном, их забирала, но иногда это делал я. Нужно было еще сготовить и накормить всю эту команду, включая меня. Нужно было убраться, постирать, починить и прочее, прочее. Кроме этого была работа в техникуме при двойной нагрузке.
Мы еще куда-то ходили, в кино или на мероприятия. Единственно, нас выручала тетя Поля – это святая женщина, работала у меня в цехе уборщицей, и, когда у нас был цейтнот, она приходила на помощь. У тети Поли было двое детей, дочь и сын, мы помогли дать им образование в нашем техникуме.
В этот период в нашем городке произошло ЧП. Крайне неожиданное. Было принято решение руководством комбината – для улучшения условий жизни работников построить сто двухквартирных коттеджей. Коттеджи построили быстро, и должны были уже их заселять, но у нас работал главным по технике безопасности Александр Быховский, впоследствии он стал академиком и главным специалистом Советского Союза по этим вопросам.
Перед заселением Саша послал дозиметристов проверить обстановку радиационную в этих домах. И что оказалось – все сто домов  имели недопустимый повышенный радиационный фон. Причиной  послужило то, что в фундаменты домов в качестве бутового камня заложили пустую породу. Пустая она была для извлечения, а для жизни вредная. Пришлось вскрывать все фундаменты этой сотни домов и делать бариевую защиту. После этой неудачи стали проверять всю индивидуальную застройку, и у многих  домов вскрывали и защищали фундаменты.
До сих пор не могу понять, как мы, живя в полутора-двух километрах от террикона отработанной породы, не набрались радиации сверх всяких норм. А перерабатывалось огромное количество руды. Эшелоны шли круглые сутки. Из ГДР, Чехословакии и с сотни наших рудников. Для транспортировки концентрата мы делали специальные бронированные контейнеры емкостью триста тридцать литров. Эти контейнеры бронировали и отправляли дальше.
Государство вкладывало гигантские средства в развитие “урановой” отрасли. Любые наши запросы мгновенно решались, все было направлено на военные нужды. Не успели залечить раны от одной войны, как организовали вторую, но уже “холодную” войну. Эта война требовала гигантского напряжения и неимоверных расходов. Народ, нужды народа никого не волновали. Произносились общие декларации, а у людей ничего не менялось. Сейчас стало известно, что восемьдесят процентов бюджета страны уходило на необъявленную войну.
По библии, Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне. Пустыню можно было преодолеть за пару недель. Но Моисею понадобилось сорок лет, чтобы искоренить из своего народа дух рабства. Вероятно, нам тоже требуется наш Моисей, чтобы искоренить из нас дух страха и рабства. Обратите внимание, мы все время ждем, когда нам кинут кость, за которую будем драться, или когда придет барин и нас рассудит. Сталин и коммунисты приучили нас не поднимать головы и не возражать властям. Иначе – нет человека и нет проблемы. Нас оболванивают с нашего согласия, и мы только потом  начинали понимать, что сделали глупость. Я твердо убежден в справедливости исторического пути. Чему быть тому не миновать. Прогресс в нашей стране неизбежен, но мы то живем в “эпоху перемен”! Много пены появится и сойдет в небытие пока из нашего народа выйдет “дух раба”. В Европе и Америке, демократические страны шли к тому, что они имеют, десятки и сотни лет. Сколько потребуется нам этих лет?  Кто переживет это время?
Итак, цех работал нормально, вопросы, в принципе, решались автоматически, а Меня направили в командировку в Сталинабад (Душанбе) с самыми широкими полномочиями - для создания там базы оборудования, с последующей передачей ее Минцветмету.
Командировка продолжалась целый месяц, и я многое успел сделать. Будучи в столице Таджикистана,  познакомился с первым секретарем ЦК республики. Работал я в тесном контакте с Госпланом республики, председателем был Олеша Александр Давидович – очень грамотный и умный человек. Я ездил с ним в Курган-Тюбе и Джиликуль, (где были в двадцатых годах мои родители). Таджикистан – это, главное, горы. Мы с Олешей по великому Памирскому тракту ездили в Хорог,  центр Горно-Бадахшанской области, высота расположения города – более трех тысяч метров.
Исторически Горный Бадахшан являлся одним из районов, где легионы Александра Македонского прошли в своем походе в Индию. По преданию, один из легионов, в котором собрали раненых, больных, остался на временную стоянку в Горном Бадахшане. Временная стоянка оказалась стоянкой навсегда. Интересно, что внешне таджики из этого региона не имеют ярко выраженных азиатских черт. Много рыжих, голубоглазых. Узких глаз я вообще не видел. Внешность явно с наличием европейских черт. Горные таджички – очень красивые женщины, стройные и резко отличаются от женщин других областей Таджикистана. Еще хочу сказать, что Памирский тракт – это тракт дружбы. Там всегда тебе помогут. Если нет денег, все равно накормят, дадут возможность отдохнуть и отремонтироваться.
Очень интересная история о которой рассказал мне Олеша, произошла здесь в 1953-55х годах.
С гор в долину спустился бывший белогвардейский офицер. В Гражданскую он не захотел воевать со своим народом и ушел в горы. Там он женился, взял в жены таджичку с Горного Бадахшана и вел в горах натуральное хозяйство. Места там дикие, людьми не освоенные. Что-то он закупал в кишлаках, или по его заказам в Душанбе. С двадцатых годов у него появилось двенадцать детей, они разводили коней, овец. И со  всем этим он явился в Душанбе. Детей  выучил грамоте и другим наукам сам. Семья была очень красивая.
К концу пятидесятых годов я стал чувствовать неудовлетворенность в своей работе. Все было настолько рутинно, что работа уже не радовала. К этому времени мои родители переехали в Ташкент,  там же жила Сонина мама с братом. Туда решили перебраться и мы. Была еще одна, очень важная причина, Лев страдал бесконечными простудами и воспалением среднего уха. Виноваты были горные ветры, которые дули у нас почти непрерывно.
Конечно, трогаться с насиженного места не хотелось. Появлялось масса проблем, главные из которых – хорошая работа, жилье, транспорт и миллион всяческих других вопросов.  Говорят же, что два переезда и один пожар – это одно и то же. Но мы решились. Будучи в Ташкенте, я обратился в горком партии и мне сразу же предложили работу – главным металлургом Ташкентского экскаваторного завода с предоставлением квартиры в течение полугода. Мы посоветовались и согласились.

Снова Ташкент.
Снова Ташкент - город моего детства, студенческой юности. Самый прекрасный город  на свете. Город -  сад, город - цветочная клумба. Улицы   украшенные акациями, каштанами, пирамидальными тополями. Дворики, заросшие персиковыми и абрикосовыми деревьями. Рынки, на которых есть все! Где все можно пробовать и не  щепоткой, а горстями. Пришел голодным - уйдешь сытым! Если ты не торгуешься и  сразу соглашаешься на предложенную цену,  продавец обижается.  Город,  где люди живут не  домами , а дворами и все соседи  знают друг  о  друге все и даже немножечко больше чем все. По вечерам на всех улицах  запах роз и влажного асфальта. 
Ташкентский экскаваторный завод расположен  в очень  красивом районе  города на Новомосковской улице, недалеко от Греческого городка. В этом городке жили греки - политэмигранты,  бежавшие из Греции в период “черных полковников”. На экскаваторном было два литейных цеха, из которых один – цех стального литья для производства тяжелых отливок, а второй – цех точного литья. Для меня все это было очень просто, и за пару недель я вошел в курс работы литейных цехов. Что касается самого отдела главного металлурга, то я был потрясен. Сорок человек делали то, что я делал один. Вместо введения усадочных линеек и упрощенного конструирования моделей и ящиков для стержней, все было заумно-заморочено. Когда  ознакомился с отделами главного металлурга на других заводах, увидел то же самое. Я понимаю такое для крупносерийного или массового производства, но для мелких серий это была распущенность, увеличение себестоимости и прочее, прочее. В большом сталелитейном цехе стояли две пятитонные дуговые печи, на которых бригады сталеваров варили по одной плавке в смену, то есть за семь-восемь часов. По нормам плавку нужно делать за три часа.
Через месяц работы я собрал руководителей цеха и всех сталеваров на совещание.  Сказал, что это не работа, а ограбление государства, и что нужно делать по две плавки в смену и закрыть всю потребность республики в стальном литье.
Шуму было много,  в конце концов, один из сталеваров выступил и заявил, что если я такой умный, то сам должен показать, как сварить эти две плавки. Его поддержал начальник участка. Собрание закончилось и все разошлись. На следующий день я выписал себе спецодежду сталевара, шляпа и очки у меня были свои. Внимательно изучил работу пультовщиц и выбрал себе наиболее расторопных. То же  проделал с подручными сталеваров. Подобрал хорошую шихту и в один из дней вышел с бригадой в ночь. Двух сталеваров  отпустил. В общем, за восемь часов  сварил две плавки на одной печи, залил все готовые формы и загрузил печь на третью плавку. Пошел, помылся в душе, никому ничего не сказал и ушел домой. Директор знал, что я готовлю эту операцию, но результат превзошел все ожидания. В этот день завод нормально не работал, везде, во всех отделах и цехах обсуждали эту операцию, и я стал “народным героем” экскаваторного завода. После ночной операции сталевары стали со мной “на вы” и все, что я рекомендовал, исполнялось без всяких обсуждений. Вот что значит личный пример.
Я уже ранее говорил, что второй сталелитейный  был цехом точного литья, в котором мы использовали технологию литья по выплавляемым моделям и литье в корковые формы. На этом поприще,  вместе с институтом химии Академии наук Узбекистана,  внедрили корковое литье на основе фурфурольных смол. Была одна особенность  – требовалось по технологии большое количество спирта,  в месяц одна -  две тонны. Применяли мы этиловый спирт, так как боялись, что кто-то может выпить и погибнуть. Я стал “королем” на заводе и у своих друзей. Изготовление корок с помощью фурфурольных смол мы запатентовали и дали большую информацию в специализированную литературу. Мне неизвестна дальнейшая судьба этого изобретения. Но спирт являлся большим аргументом в деловых вопросах. Например, коммерческий директор завода Алексей Доманский  не выезжал в командировку без канистры спирта.
В металлургическом производстве на узбекских заводах было двенадцать главных металлургов, из нас шесть человек были из одного выпуска. Так сложилось, что по жизни шли рядом.
Ташкентский эскаваторный связан для меня с двумя удачно совершенными “революциями”. Которые позволили зримо оценить роль и значение организаторского импульса. Особенно если добавить сюда фантазии, найти какое-то  нестандартное решение. Первую “революцию” я про себя  называю женской.
Дело в том, что рабочие и служащие экскаваторного завода жили в городке, который образовался вокруг завода. Было два десятка многоэтажных домов, и масса частных построек. Все жили как бы на заводе. Так как все жили рядом, то и на работу приходили в домашней одежде, плохо причесанные, без макияжа и зачастую в домашних тапочках. О себе скажу, что  всегда старался быть  чисто выбритым и хорошо одетым, сказывалась школа Чиркова.
Так как в отделе главного металлурга было около сорока женщин и всего двое мужчин, то я собрал женское совещание, попросив мужчин удалиться. Нужно еще отметить, что возраст работниц отдела был от двадцати лет до сорока, и практически более половины замужних. Я попросил их посмотреть друг на друга, и спросил, где они находятся и почему так некрасиво выглядят, где их женская прелесть. Почему у нас большой брак при отливке деталей? Это и от того, что они никого не вдохновляют. Двадцать минут я, не повторяясь, читал им мораль. Конечно, это было жестоко может и не этично, но эффект превзошел все ожидания.
На другой день утром мне звонит начальник сталелитейного цеха Миша Новиков и говорит, что его жена Шура (очень миленькая женщина) задержится на час, так как гладит второе платье, потому  что одно она нечаянно прожгла. Что тут было, не отдел главного металлурга, а конкурс красоты. Многие из  заводских отделов приходили просто посмотреть. Через пару недель весь женский состав экскаваторного завода мог претендовать на звание самого красивого коллектива города.
Другая одна история связана с  проведением партийной “революции”.
В 1963 году после всех моих выступлений меня, по настоянию райкома партии Куйбышевского района, избирают секретарем парткома экскаваторного завода. Несмотря на все мои протесты.  Проведение партийных собраний, заседаний парткома, участие в районных и городских конференциях меня больше раздражало, чем мобилизовывало на “подвиги”. Я решил, что нужно что-то сделать, чтобы всколыхнуть  этот общий застой под  лозунг “одобрям –с”.
Экскаваторы, которые делал Ташкентский завод, были достаточно уникальны, они имели самое низкое удельное давление на грунт из всех моделей мирового производства . Это достигалось за счет “лыж”, которые наваривались на траки. Наш экскаватор был так называемый – болотный. Кстати, большую партию этих машин мы поставили на Кубу, так как там много заболоченных мест.
Трудоемкость изготовления  одного экскаватора составляла около семи тысяч часов, и, с моей точки зрения, раза в два превышала допустимую. Тогда-то и родилась программа которую я назвал “Инженерный час”. Идея была в том, чтобы каждый, кто мог и соображал, давал предложения и при возможности внедрял элементы снижения трудоемкости экскаватора. Была изготовлена стена со всеми фамилиями всех инженеров завода, а также свободный стенд для записей вклада в уменьшение трудоемкости со стороны рабочих, служащих. За каждые тридцать минут экономии трудозатрат  напротив фамилии автора рисовалась одна звездочка, если экономия – час, то две  звездочки.
“Инженерный час” с моей легкой руки стал самым популярным партийным знаменем. Вначале секретарь Куйбышевского райкома партии Анна Ивановна Бродова увидела у нас на заводе огромные доски с фамилиями инженерно-технических работников. Подробно расспросила меня, что и как. Я впервые увидел восторг в глазах нашего секретаря райкома.  Анна Ивановна была очень суровым человеком, и бескорыстным коммунистом и, вместе с тем симпатичной женщиной. В то время еще такие встречались. Ее знала вся коммунистическая верхушка республики. Одно время она возглавляла идеологический отдел ЦК КПСС Узбекистана.  Ко мне Анна Ивановна относилась с большой теплотой, она в пример ставила мою работу главным металлургом, и особенно ей нравилось, как я воспитал своих сталеваров.
Буквально на следующий  день Бродова собрала внеочередное бюро райкома и заставила меня сделать большое сообщение.
Вообще, это бюро мне запомнилось и тем, что я вынужден был приехать с дочкой, взяв ее из детского сада. Жили мы тогда в другом конце города, в районе Чиланзар,  это пятнадцать, а то и больше километров от завода, и я каждый день возил дочь в садик. Жена в это время уже преподавала в политехническом институте, времени свободного у нее не было вообще, к тому же эти расстояния быстро без машины невозможно  преодолеть.
А мы уже купили Волгу М-21, и я ездил на ней на работу. Когда я вечером задерживался по партийным делам, то дочь Иришка ночевала в садике, в круглосуточной группе. Но в этот день он был закрыт. Поэтому  Иришка активно “участвовала” в заседании бюро райкома, и было решено, что на другой день на заводе в парткоме я проведу семинар с партийным активом района.
После этого заседания в десять вечера я поехал домой, а Иришка сладко спала на заднем сиденье. Усталость охватила меня, но мозг машинально прокручивал варианты возможных вопросов и ответов, решений и постановлений. Вдруг я увидел, что милиционер-гаишник показывает мне полосатым жезлом, приказывает остановиться и подходит к машине. “Вы ко мне по какому вопросу?” - спросил я его; перестроиться с партийного лада на общежитейский  в тот момент был не в силах.   
Он был так ошарашен, что сказал: “Езжайте, езжайте”.
В этот период моя жизнь превратилась в бедлам. После партийного актива районного масштаба  меня немедленно пригласили к первому секретарю горкома партии Каюму Муртазаеву. Муртазаев был сильной личностью - очень волевым, жестким и целеустремленным.  Умел до конца доводить поставленную перед собой задачу. В республике  его уважали и побаивались.
Ташкент в это время уже был городом миллионником,  война и умное руководство республики серьезно развили промышленность. Можно привести в пример десяток заводов, которые имели союзное значение. Это огромный авиационный завод имени Чкалова, где работало пятьдесят тысяч человек. Средазирводсовхозстрой - это более двухсот тысяч человек,  организация создавшая всю ирригационную систему  не только Узбекистана, а всех республик Средней Азии. Работу ее можно понять, если знаешь, что  вода в Средней Азии – это жизнь. Если есть вода, то воткни палку, и вырастет дерево. Когда-то Голодная степь, где ничего не росло и были только песчаные бури, стала оазисом, появились тысячи гектаров хлопчатника, десятки колхозов и совхозов, сады, и все, что дает вода, в том числе и рыба.
Огромный завод “Ташсельмаш” делал круглосуточно хлопкоуборочные комбайны. “Таштекстильмаш” обеспечивал всю промышленность Советского Союза текстильным оборудованием.  В Ташкенте того времени можно назвать и другие мощные предприятия: это  Текстилькомбинат,  Узбексельмаш,  Ламповый завод. Поэтому секретарь горкома партии  Каюм Муртазаев и поручил мне подготовить обстоятельный доклад, а также вместе с одним из секретарей горкома написать проект решения. Все узбекские и русские газеты начали мощную кампанию по внедрению “Инженерного часа” на других предприятиях Ташкента. Не успел я отстреляться в городе, как за меня взялся обком КПСС. Задачи ставились те же самые, но в силу своего дурацкого характера, я не умел повторять одно и то же и все время мучился проблемой, – что же еще сказать.
Буквально через неделю-другую меня вызвал к себе Шараф Рашидович Рашидов. Это был еще один поворот в судьбе. Я лично столкнулся со вторым великим деятелем в своей жизни. Не знаю,  диктует ли конъюнктура сегодня, но я думаю, что эпопея с обливанием грязью этого человека с участием следователей Гдляна и Иванова стала трагедией узбекского народа и республики Узбекистан.
Позже, уже работая на “АВТОВАЗе”, я глубже узнал Шарафа Рашидовича и был восхищен этим государственным человеком.
Шараф Рашидович дал указание выпустить альбом и брошюру по “Инженерному  часу”. Мне он сказал, что в Узбекистане я парторг номер один. Все было очень лестно, но я уже стал бояться этой популярности, тем более, что колесо набирало скорость.
Вышла статья в газете “Известия”. Появился поток статей в газетах среднеазиатских республик. Но главное и самое важное,  “Инженерный час” должен жить и давать эффект. Через два месяца после задействования его трудоемкость производства экскаватора была сокращена на шестьсот часов. Это десять процентов. Это одна тысяча двести предложений. Предложения были самые неожиданные,  эффект зачастую превосходил все ожидания. Например, коммерческий директор дал предложение отказаться от изготовления из круга крепежных болтов, а заказать их на специализированном заводе где-то на Урале - эффект составил часы. Мы с директором договорились, что любые премии будут реализовываться с учетом движения “Инженерный час”. Всего же  трудоемкость была снижена до моего ухода более, чем на две тысячи часов.

Нужны были электрики, нефтехимики, химики, специалисты по холодной обработке металлов. Машину мы разобрали полностью, и начали делить детали по профилю.
В связи с тем, что по контракту с итальянцами обучение персонала нужно было проводить на заводах ФИАТа, что наши специалисты должны были участвовать в выборе и контрактации оборудования, участвовать в разработке проекта, каждый специалист, приглашенный на ВАЗ, должен был по месту бывшей работы получить документы, разрешающие выезд за границу. Отбор специалистов был достаточно жесткий.
В общем, я набрал три десятка человек, и мы сделали разделительные ведомости. Сам процесс разборки и деления деталей производился на расстеленном брезенте прямо на полу. Деление по исполнителям производилось методом голосования. Происходило это приблизительно так: “Эту  деталь резинотехники отдаем в Нефтехимию”. И все это дело поддерживали. “А эти пучки проводов  кабельному заводу”. И опять голосование.   Наконец у нас появились каталоги, правда, на итальянском, но нас это не смущало. Поляков мне сказал:
– Так как вы были директором завода, то теперь  должны объехать все министерства и согласовать предварительную разделительную ведомость. Имейте в виду, что по имеющейся и действующей в стране системе, все будут вам отказывать, так что придется иметь дело с министрами. А вот вам Постановление ЦК КПСС и Совмина СССР, по которому они обязаны все делать.
Работали очень много, как в самом Тольятти, так и в Москве. Разделительные ведомости бесконечно корректировались, менялись материалы. Мы, группа тольяттинских специалистов, были не “семи пядей во лбу”, и многие материалы сходу не могли определить. Имеющиеся у нас каталоги узлов и деталей автомобилей производства были, как правило, на итальянском языке, а некоторые изделия расшифровывались на английском. Разделили, как могли, и все это я развозил и вталкивал в министерства.
Действительно, Поляков был прав, все от всего отказывались, и я практически познакомился, если можно так сказать, со всеми министрами или их первыми замами. К концу этой операции у меня уже полностью исчез комплекс уважения и “трепета” перед “большими” российскими и союзными руководителями. Я сделал один общий вывод, что руководители у нас в стране грамотные, но, в большинстве, малоперспективные. Я их сравнивал с В. Н. Поляковым и понимал, как нам крупно повезло с ним. Надо отдать должное прежнему министру автомобильной промышленности А.М. Тарасову и предсовмина А.Н.Косыгину,  они очень удачно решили вопрос с руководством "АВТОВАЗа". Поляков своей главой задачей считал укомплектование,  руководства завода, но параллельно производился набор рабочих кадров.
Буквально через месяц после начала работы и приезда, в Тольятти начали сдавать в эксплуатацию первые жилые дома. Квартиры можно было выбирать практически без ограничений, так как работников было еще мало, а сдавались сразу пять пятиэтажных многоквартирных дома по улице Советской, в старой части города. Я выбрал квартиру из четырех комнат и дал телеграмму домой, чтобы готовились к отъезду. Я заранее  подготовил  вещи для загрузки в контейнеры, вылетел в Ташкент,  отправил контейнеры, сдал в райисполком две трехкомнатные квартиры, свою и мамину, и мы уже с семьей выехали в Тольятти.
Когда приехали мы поселились в том же общежитии, по улице Комсомольской-137.  Менее чем через месяц, дом, в который мы должны были заселиться, был сдан в эксплуатацию. Контейнеры с домашними вещами прибыли вовремя, и мы благополучно вселились в новый дом. Квартира, по тем временам, была вполне нормальная, со всеми удобствами. За этот месяц члены семьи познакомились с городом. Климат всем понравился, было тепло, регулярно и, что удивительно, по ночам шли дожди, природа вокруг прекрасная, снабжение удовлетворительное. Стали обживаться.
В нашем же микрорайоне сдали новую школу, номер шестнадцать, детей сразу же определили в шестой и десятый классы, а жена стала оформляться для работы в политехнический институт.
Через два-три месяца моей работы в УСП, Поляков принял на работу Леонтия Алексеевича Санышева, бывшего руководителя службы по внешним поставкам Куйбышевского авиационного завода,  я ему передал все дела по кооперированным поставкам и только затем перешел  в металлургическое производство, на должность первого заместителя директора производства. Принятый ранее с Горьковского автозавода директором металлургического производства Констнтин Федорович Митрохин был в командировке в Италии, на  ФИАТе. Мне сразу пришлось комплектовать коллектив производства.
Впервые в практике отечественного машиностроения на рождающемся Волжском автозаводе  все делалось параллельно. Делался проект строительной и технологической частей завода и, одновременно, проект жилого района. Осенью 1967 года был фактически заложен “стакан” и установлена первая колонна корпуса вспомогательных цехов. Факт начала строительства автозавода можно считать с установки этой колонны. Есть пословица, что путь даже в миллион километров начинается с первого шага, так и строительство ВАЗа было начато с этой первой колонны на корпусе вспомогательных цехов.
Одновременно начали строиться ремонтно-кузнечный  и ремонтно-литейный цеха металлургического производства. Начальником ремонтно-кузнечного цеха был назначен Владимир Николаевич Найденов – опытный кузнец и инженер, средних лет. Хороший и грамотный администратор. Немного выше среднего роста, крепко сколоченный, симпатичный мужчина, он быстро собрал дружный коллектив и сразу же начал активно участвовать в строительстве корпуса. Надо отдать должное руководству страны и Полякову:  в этот начальный период представилась возможность набрать несколько  тысяч человек, которые проходили обучение по специальностям  в Италии, на ФИАТе или на передовых заводах СССР. Те  специалисты и рабочие, которые находились в Тольятти, участвовали в строительстве своих будущих корпусов. Зарплату платили небольшую, но патриотический подъем был очень высокий. Завод возводила вся страна. Много хорошего сделал комсомол, десятки студенческих отрядов летом работали на строительстве завода.
Ремонтная кузница успешно строилась. Мне пришлось много внимания уделять возведению большого ремонтно-литейного цеха. Начальником цеха там был Константин Чуканов, его замом – Владимир Чернышов. Мужики грамотные в литейных делах, выходцы с завода “Волгоцеммаш”. Работали они лично добросовестно, но организовать на такую же работу вновь набранный коллектив  у них не “хватало пороха”. Пришлось это   полностью взять на себя. Конечно, я контролировал работу и на других корпусах металлургического производства, но быстрее всего нужно было сдать ремонтные кузницу и литейку.
Как мы работали - трудно передать словами. В семь утра все уже на площадке. Условия дичайшие - грязь такая, что резиновые сапоги помогали только на дорожках, а чуть в сторону, и можно было утонуть в хляби. И тонули, и спасали. Питание было, конечно, неудовлетворительное. Возили обеды в контейнерах. Антисанитария дикая. Но, знаете, как в войну, практически никто не болел. С работы уходили не раньше восьми-десяти часов вечера. И так больше трех лет.
Начался буквально штурм корпусов, и ремонтная литейка – большой корпус - к новому 1968 году был готов для приема тепла. На улице минус 33, а тепло уже было перед магистралью, на корпус это еще триста метров трубы диаметром более чем метрового диаметра. Настрой был боевой. Сорок или пятьдесят человек: монтажники всех специальностей, электрики, рабочие-литейщики – все ждали моей команды. Время приближалось к часу ночи, я звоню Полякову, объясняю обстановку и прошу разрешения на подачу тепла. Он мне:
– Это функция строителей, спрашивайте у Николая Федоровича Семизорова, начальника Куйбышевгидростроя.
Я звоню Семизорову домой, мы уже были знакомы, он мне говорит:
– Вы  что, сдурели – ночь, мороз за тридцать,  вдруг труба лопнет, затопишь все, и до лета придется ждать. Это нужно делать днем.
Но мы все на взводе. Володя, мастер по теплу сказал взволнованно:
– Все сварили качественно, ништяк!! Если что-то, как говорится, раньше сядем – раньше выйдем.
И вот первая победа – тепло уже на входе в цех! Трасса выдержала. Даю команду: тепло подать в цех. Ура! Тепло в цех поступило на обе нитки и все в порядке. Время – пять утра.
Перед металлургическим производством два штабных домика. В каждом по три комнатки и кухонька. Один из них – мой штаб. В пять утра режем толстыми ломтями вареную колбасу, хлеб, на стол – бутылки со спиртом и бидончики с водой.
В шесть утра оставляем дежурных и разъезжаемся по домам, благо есть моя штабная “Нисса”, два “Жука” и один небольшой автобус. К трем  часам дня собираемся вновь,  теперь уже звонит Поляков и поздравляет с первой победой.
Каждый день на работу – к семи-восьми утра, а с работы – как придется, но не раньше восьми вечера. Зимой очень холодно, тридцать-сорок градусов, а осень, весна, да и лето – дикая грязь. Грязь, как говорили, николаевская, по колено. Одежда стандартная – зимой полушубки, валенки, шапки-ушанки, меховые варежки. В остальное время года главное – резиновые сапоги. Сегодня с позиций “перестройки” было бы дико видеть такой производственный энтузиазм, преданность делу, и все это при очень скромном, очень небольшом материальном благополучии. Не знаю, то ли ностальгия по молодости, то ли элементы воспитания, но, честное слово, тогда труд был тяжелее, но  радостнее.
Может быть, нашему поколению хотелось быстрее прорваться в новую жизнь, сделать что-то из ряда вон выходящее, но мерилом всего были труд и квалификация. Вместе с тем, мы и отдыхали, как правило, сообща. Вспоминается. Завод купил большой пароход, он и сейчас находится на “вооружении”. Мы, металлурги, заказываем этот пароход, грузим свои семьи, продукты и на воскресенье едем отдыхать. Все хорошо, весь день дети резвятся, мы, взрослые, отдыхаем по полной программе. При возвращении корабль садится на мель. Берег далеко, вокруг – никого. Проходит час, два, три – никакой помощи, ниоткуда. Дети просят есть. Собираем имеющийся хлеб,  женщины его режут, поливают подсолнечным маслом, солят, и все с аппетитом едят. К утру подходит буксир, снимает нас с мели. 
В воскресенье ходим на пляж, благо природа здесь изумительная. Зимой – лыжи. Покупаю всем лыжи с ботинками и креплениями. Мои, я имею в виду семью, лыжами занимаются без энтузиазма- сказывается среднеазиатская закваска. Лев в подвале соседнего дома оборудует спортзал.Вместе с друзьями  приводит в порядок заброшенное помещение, делает какие-то спортивные тренажеры, занимается штангой, элементами каратэ, с ним вместе тренируются его друзья. В тольяттинской газете того времени  появляется статья об этом спортзале. После статьи в газете, у подвала обнаруживаются хозяева, самостийных спортсменов  выбрасывают на улицу. Ребятам приходится разобрать спортивные снаряды по домам.
Лев кончает десятый класс  с медалью и поступает в наш политехнический институт. Ирина переходит в седьмой класс, жена работает в политехе, организует университет культуры - все при деле.
В феврале 1975 года мама умирает, и я ее хороню на еврейском кладбище в Ташкенте. Родители похоронены на разных кладбищах. Отец – на коммунистическом. Раньше я регулярно летал в Ташкент и приводил в порядок могилы,  теперь же, в связи с тем, что Узбекистан стал самостоятельным государством, все усложнилось.
Прибывает большой отряд молодых специалистов. Часть их едет стажироваться на заводы СССР, а некоторых отправляем “за бугор”. Сейчас они уже матерые руководители. Кого-то я вижу или знаю. Это Павел Чечушкин, Николай Бех, Леонид Пахута. Прошло более тридцати лет и в судьбах произошли глобальные перемены.
Вернемся к строительству первых корпусов и жилого района. Нам поручили строительство дома “4 П.” – девятиэтажка с шестью подъездами. Раньше нас начали строить энергетики во главе с В.А.Дехановым, параллельно – механосборщики во главе с М.Н. Фаршатовым. Первый дом сдал Вадим Алексеевич, второй – я, и третий – Марат Нугуманович Фаршатов.
На строительстве жилья я ввел вторую смену, которая начисто убирала дом, и утром рабочие трудились в хороших условиях, не спотыкаясь и не теряя дорогого времени. Этот метод мы потом использовали на строительстве в новом городе. Наш дом “4 П” строило строительное управление, начальником которого был  Михаил Петрович Горбунов, впоследствии заместитель генерального директора "АВТОВАЗа"  по быту. Он говорил, что опыт работы со мной  его многому научил. Уж не знаю, чему именно, но слышать приятно.
Одновременно нам, металлургам, было поручено курировать возведение третьего комплексного общежития и, главное, к новому, 1969 году дать тепло на этот большой комплекс. Сложилось так, что “азиату” пришлось в самых экстремальных условиях заниматься обеспечением теплом серьезных строящихся объектов. Было действительно, очень холодно, температура  ниже тридцати градусов, и  в этих условиях бригада металлургов сделала работу. У меня сохранилась фотография этого момента. Я вообще считаю, что патриотизм, который в настоящее время рассматривается, по меньшей мере, скептически, был большим украшением нашего народа. Очень больно видеть, как-то, что создавалось героическим подвигом всей страны, расхищается и присваивается кучкой, я бы сказал, шпаны. Самое обидное, что ничего эта публика не вкладывает в поддержание и развитие производства, в обновление оборудования. Только присвоение - их главный постулат.
Сразу же после новогодних праздников 1969 года мне было предписано выехать в Италию, в Турин, и возглавить находящуюся там группу инженеров металлургического производства. Через несколько дней  я с группой специалистов завода в пятнадцать человек вылетел в Италию из Москвы. В самолете мне досталось место рядом с кинорежиссером Сергеем Бондарчуком. Он спешил в Италию на съемки батальных сцен военных действий при Ватерлоо. С женой его, Ириной Скобцевой, мы перекинулись парой фраз. Меня очень тогда удивило, что она впервые слышала о ВАЗе, о Тольятти и искренне считала, что все это где-то в Италии. Мы с ним весь рейс беседовали,  у меня создалось впечатление, что у него в голове причудливая смесь мистического, религиозного и черт те, что еще, но было интересно. Всю дорогу, весь рейс Бондарчук пил коньяк и к прилету в Рим был уже достаточно нагруженным. Встретили его представители итальянской богемы и советского посольства.
Нас же встретил зачуханный представитель торгпредства и сообщил, что самолет на Турин будет через пять часов. Нам предстояло его ждать голодными и не имеющими возможность даже попить воды. Ведь не дали ни копейки, а сказали, что сразу выдадут лиры в Риме. Но на самом деле мы поимели ту обычную порцию презрения и равнодушия, которую получал и получает каждый человек в нашей стране.   Наконец,  прилетели в Турин, тут уж нас встретили друзья-товарищи,  прямо в аэропорту слегка нас “взбодрили”, а уж в общежитии был организован настоящий по-русски, хлебосольный прием.
Новый этап – впервые за рубежом, и не на дни, а на месяцы. Программа работ состоит из разработки совместно с фиатовцами проекта производства автомобилей во всех ипостасях, включая строительную часть, технологическую и  инженерную. Совместно с нами в Турине на ФИАТе находились представители проектных институтов различных направлений большая группа работников “Автопромимпорта”, которая осуществляла коммерческую часть по закупке проекта и огромного количества оборудования. Могу привести только одну цифру:  фирм-поставщиков оборудования было более девятисот. И контракты были не на рубли, а на миллионы и миллионы долларов.  К этим затратам нужно прибавить гигантские затраты на строительство жилья, социальной сферы, дорог и всего, что сопровождает создание нового города. Огромного промышленного комплекса.
Итак я в Италии и нужно быстро войти в ритм совершенно новых дел, новых функций, приспособиться  к новым условиям жизни в стране без знания языка. К глубокому сожаления, наша школа и институты не давали никаких знаний в языке, что как  минимум на пятьдесят процентов уменьшало коэффициент полезного действия сотрудников. Надо еще сказать, что вначале не было ни словарей, ни разговорников. К счастью в моей группе было пятнадцать человек, из них пятеро уже провели в Турине больше года и в какой-то мере преодолели языковой барьер.
Поселили  в обычном доме на улице Гамальеро, превращенном в общежитие. В трехкомнатной квартире мне дали отдельную комнату. В соседней комнате жили Павел Чепцов и Женя Благов, а в третьей – Станислав Казимиров. Ребята все надежные и боевые. Павел Чепцов – высокий, красивый, крепкий физически, исполнял функции руководителя алюминиевого корпуса. Женя Благов – кузнец, начальник участка кузнечного корпуса. Молодой специалист, уже был год в Турине и прилично владел итальянским. Третьим соседом стал Казимиров, опытный термист, занимался вместе с “Автопромимпортом” контрактацией термических печей. Казимиров в основном бывал в отъезде, в селении Граппа, где вместе с термическими печами был центр по изготовлению итальянской водки. “Граппа”, и он привозил полный портфель этой водки из каждой поездки.
Распорядок жизни был следующий: в восемь утра выезд на работу. Обед – в час дня в ресторанчике рядом с офисом. Затем опять работа до девяти-десяти вечера, и пешком  домой. Контора была расположена в самом центре Турина на пьяццо Сан Карло, что в переводе означает – площадь святого Карла. Офис  прекрасный, оснащен всем, что требовалось для нас – ксероксы, пишущие машинки, калькуляторы, а также автоматы по продаже сигарет, кофе, апельсинового сока. В подвале здания – дорогой бар со светлым и темным пивом. Попали в другой мир, о котором даже и не знали. Но у меня, например, психология советского человека сохранилась. Я видел, что у них, действительно, изобилие, и все для человека. Если он, этот человек работает, то по своему уровню может все на свою зарплату купить. Я видел сотни тысяч частных автомобилей, о которых наши люди только мечтали. Видел, что квалифицированный рабочий может в любую минуту приобрести автомобиль без большого финансового напряга. И вместе с тем,  в душе считал, что у нас лучше, что вот-вот и у нас будет все в изобилии. Это означало одно - нас с детства подвергали воздействию массированной  пропаганды. Ведь мне было уже сорок два года, и период зрелости уже наступил, но партийный билет и чувство патриотизма брало верх над здравым смыслом. Но где-то далеко-далеко, в отдаленных уголках сознания  мелькала порой крамольная мысль: “ А может быть, нас обманывают наши  идеологи?!”. Мелькнула и была погашена волевым усилием: “Не может быть, потому, что не может быть никогда!”. 
Когда я был у Полякова на первой встрече, в Министерстве автомобильной промышленности, из его кабинета, вышел человек среднего роста, худощавый, очень подвижный, красивый брюнет.  Поляков  сказал мне:
–Кацман Борис Михайлович, очень умный и толковый специалист. Наш начальник планового управления. Советую с ним познакомиться поближе.
Выйдя от Полякова, я увидел Бориса Михайловича, разговаривающего с помощником Полякова – Еленой Павловной. Дождался конца разговора, представился Кацману и сказал ему о совете Полякова познакомиться с ним поближе.  Для начала  предложил пойти пообедать в ресторан гостиницы “Берлин”. Там хороший ресторан, когда я был директором завода в Ташкенте, то, приезжая в Москву, обязательно пару раз там обедал или ужинал. Борис Кацман оказался, действительно, очень умным, высокоинтеллектуальным человеком,  с большим чувством юмора. Мы посидели в ресторане, а потом,  пошли гулять по Москве. Как - то очень быстро наладилось взаимопонимание.
В Турине мы с ним встретились как  родные. У него уже была тесная группа в составе главного бухгалтера Пишкова - для нас уже пожилого пятидесятилетнего, умного и остроумного человека. Анатолия Осипова – начальника управления труда, Виктора Миронова – начальника службы организации производства и вычислительного центра. Аркадия Джумкова – инженера вычислительного центра, главного нашего пролетария. Владимира Каданникова – начальника участка прессового производства, будущего генерального директора объединения "АВТОВАЗ". Эта группа вела четко размеренный образ жизни. Завтрак дома, обед в ресторанчике и ужин с легким возлиянием, с определенным кайфом и обязательно – с оригинальной закуской. Тут я впервые попробовал сырой телячий фарш. Это произведение кулинарного искусства было исполнено Пишковым виртуозно. В нашей коммуне участвовали я, Павел Чепцов и Женя Благов. Мы тоже, вернее я, готовили ужин, субботние и воскресные обеды. Например,  делали сами пельмени по очень простой технологии. В хлебном отделе, где была и выпечка хлеба, нам готовили тесто. В мясном магазине - фарш, лук для которого брали в соседнем овощном магазине. Все производилось в нашем присутствии, было свежайшим и,  кроме удобства, доставляло эстетическое удовольствие. Недалеко от нашего офиса, на пьяццо Сан-Карло был небольшой ресторанчик, где мы обедали. Я научил хозяина варить борщ, и наша публика, в основном, питалась у него. Он сказал мне, что стал богатым благодаря моим урокам и что если я приеду в Турин, то могу у него питаться бесплатно. Пора проверить: держит ли он слово!
Почему я так много пишу о питании, о бытовых условиях? Это, в конце концов, показывает уважение к человеку, а не просто звонкие лозунги. Работали мы много, даже очень много, но так же хорошо отдыхали, много ездили по Италии и многое увидели. После этой командировки я еще более десяти раз был в Италии и всегда восхищался ее красотой, историческими реликвиями, климатом и очень теплым отношением простых итальянцев к нам, русским специалистам, работающим на ФИАТе.
Кроме повседневных забот по проекту и анализу коммерческих предложений, мы вели  большую работу по переговорам с фирмами и участвовали в коммерческих сражениях, где старались сэкономить каждый рубль. Расскажу один очень характерный эпизод. Машины для изготовления головок блока закупались у французской фирмы “Вуазен”. Я был главным представителем от заказчика, а так как контракт был очень дорогой, то из Парижа приехал сам господин Вуазен, кавалер Ордена почетного легиона и личный друг генерала де Голля и Помпиду, в то время президента Франции. С собой он привез двоих специалистов фирмы, и с этой командой мне пришлось сразиться. В результате  двухдневных тяжелейших переговоров я уторговал у него сорок процентов от стоимости этих машин. Господин Вуазен пригласил нас, – меня, Ю.В. Калашникова, заместителя председателя  “Автопромимпорта” и Севу, переводчика, (было два часа ночи), в ресторан, чтобы отметить подписание контракта. Там же в ресторане он предложил мне работу у себя на фирме, пообещав хороший дом под Парижем и оклад на уровне начальника отдела
– Вот ты уторговал у меня столько денег, а, сколько ты сам за это получишь?
Я гордо ответил:
– Зарплату.
В ответ Вуазен сказал:
– Или вы все там идиоты, или у вас что-то есть секретное от нас.
У нас, действительно, было секретное оружие – наш безоглядный патриотизм, воспитанный государственной коммунистической машиной.
А вот некоторые зарисовки из нашей жизни на чужбине. Выезд жен вместе с мужьями был запрещен, хотя более года быть без жены молодому человеку не просто сложно, но и  сопряжено с психическими отклонениями. Часть мужчин заводила себе любовниц из персонала торгпредства, представительниц других министерств. Некоторые - из обслуживающего персонала. А значительная часть пользовалась услугами проституток. В Турине их было много, и на любой вкус. Но эти связи были сопряжены с серьезными осложнениями. Так, один из наших сотрудников связался с югославкой, которая “наградила” его сифилисом. Он, конечно, не знал, что у него, но появились язвы на теле и лице, и мы с ним и непременным профкомом (КГБ) поехали в госпиталь ФИАТа. Профессор быстро определил болезнь и сказал, что в Италии такого вида нет, и что мы завезли  этот подарок из России. А этот товарищ уже полтора года был без жены, и его не отпускали домой. После всего этого он пролежал месяц в госпитале, выздоровел и уехал в Союз. Как говорила одна женщина на сессии Верховного Совета,  у нас в Союзе секса нет, и говорить не о чем. А на самом деле посылка молодых людей в командировки от трех месяцев до двух лет с запретом выезда жен – это еще одна иллюстрация пренебрежительного отношения к человеку в нашей стране. Конечно, много тайных трагедий произошло у таких командированных.
Фиатовцы старались скрасить наш быт и в воскресенье, как правило, организовывали нам поездки в различные города Италии, благо вся Италия является красивейшей страной, полной исторических мест и потрясающей архитектуры. Несколько поездок  в качестве экскурсий я сохранил в памяти и фотографиях. Дважды был в Неаполе, один раз с экскурсией,  второй – в командировке. Запомнилось посещение развалин Помпеи. Нужно отметить,  что в те давние времена, когда случилось извержение Везувия, и был засыпан город, из раскопок, которые практически откопали город из пепла, стало видно, что помпейцы много веков назад жили лучше, чем наши отцы и деды. Дома, по тому времени, были очень комфортны, с бассейнами, водопроводами, большими верандами для отдыха, раздельные комнаты. В городе - масса общественных бань, где, как правило, собирались мужчины, и, кроме мытья, решали другие вопросы, в том числе и коммерческие. Бани были отлично спланированы, с бассейнами, отдельными кабинами. Мы ездили на Везувий, спускались в жерло вулкана, где предприимчивые неаполитанцы ставили печати на фото, удостоверяющие, что вы были в жерле вулкана, и конечно, брали за это лиры.
Были в Сорренто – это маленькая деревушка в окрестностях Неаполя и ее прославила песня “Вернись в Сорренто”. Неаполитанцы – интересные люди. Они  мало работают, но  весело живут за счет продажи всего, что можно продать. Подделок там очень много. Аркадий Джумков по дешевке купил часы. Через час они остановились, он открыл крышку, оттуда выскочила  пружинка и сразу же весь механизм часов разлетелся по комнате, в руках  остался только корпус с циферблатом и стрелками.
Северные итальянцы не любят южан за их полное безделье и веселый нрав. Вместе с тем, южане не любят северян и говорят о них, что  эти  пижоны даже в ванну садятся в галстуке и кроме работы ни о чем говорить с ними невозможно.
О второй поездке в Неаполь у меня более полные воспоминания по двум причинам. Во-первых, я был там пять дней, из них три дня рабочих и два выходных. Мы занимались цехом металлокерамики. Все прошло очень удачно, мы хорошо поторговались и  очень выгодно приобрели проект и оборудование. Цех металлокерамики работает уже более 30 лет. Это одно из лучших производств в стране. Запомнился ресторанчик “Санта Лючия”, он расположен на выдающемся в море мысочке. Сам ресторан представлял из себя небольшой каменный замок, как бы охраняющий Неаполитанскую бухту. Здесь мы впервые увидели поющих неаполитанцев с гитарами, большими шляпами, в национальных костюмах. Пели они для нас. Стол был великолепный. Нам принесли корзину с огромными лангустами, я ткнул пальцем в самого большого. Его тут же приготовили.
Два дня мы отдыхали на Капри в хорошей гостинице.  Нас трое: я, Юрий Калашников и Стас, переводчик – все высокого роста, я был самый маленький. На пляже недалеко от нас загорали три девушки восемнадцати-двадцати лет. Слыша наш разговор, они спросили, откуда мы. Сева-переводчик, парень двадцати пяти лет, предложил им угадать. Они сказали – скандинавы. Сева – нет. Немцы – тоже нет. Сева сказал, что мы русские. Их это очень заинтересовало. Была масса вопросов и, в конце концов, они пригласили нас домой на обед. Мы согласились. Девушки оказались канадками. У родителей одной из них  был прекрасный дом на берегу. Комнат – штук пятнадцать, сад – пять-шесть соток. Прислуга – садовник с женой, которая была еще поваром и горничной. В подвале – три-четыре десятка бочек с различными винами. Каждая бочка – не менее двухсот литров.
На второй день мы искали дом, где жил А. М. Горький, но так и не нашли. Отдых был хороший. Перед поездкой на Капри мы вечером хотели купить плавки,   свернули в сторону от центральной улицы. иТёё
И тут же чуть не влипли в историю. На нас  налетела группа подростков и стала предлагать всякое барахло, девочек,  начали нас тащить в разные стороны. Я говорю своим: бьем их и бегом в центр, что мы и сделали. Еле отдышались. Неаполь – бандитский город, город нищих и очень богатых.
Аналогичное посещение у меня было в Венецию. Впервые мы поехали  на экскурсию на два дня. Конечно, Венеция поражает. Это же нужно суметь на воде построить не просто красивейший город, но целую республику. Поражает все в этом городе. Я не хочу перечислять, что и где, это все уже давно описано в разного рода путеводителях, художественных произведениях, в воспоминаниях великих и не очень великих людей.
Первое – на меня произвел впечатление памятник  итальянским партизанам, установленный на воде. Ночью мы с Борисом Кацманом увидели освещенный  желтым прожектором плот. Он качался на воде, и на нем лежал человек в рваной одежде, с голыми ступнями ног, и это было так натурально, так реально. Оказывается, в этом месте была расстреляна группа итальянских партизан. Памятник до сих пор у меня перед глазами.
И второе – я был восхищен мессой, которая состоялась в соборе Святого Петра. Хор домохозяек, я так понял, пел “Аве Мария”. Там, в соборе  удивительная акустика, и настолько проникновенно звучал хор, что невольно все отзывалось в душе, в сердце.
И еще в палаццо дожей произвела впечатление внутренняя тюрьма, обитая кровавого цвета тканью и покрашенная такого же цвета краской. И комната пыток. Входная лестница в палаццо, по которой, по легенде, ходил Отелло. Были мы  в Милане, в театре Ла Скала, я слушал две оперы – “Лючия до Ламельмур” и “Любовный напиток”. Интересно, что сцена в Ла Скала  устроена так, что задняя  часть приподнимается, и видимость, соответственно, улучшается. Только когда показывается балетный спектакль, сцена ровная. Акустика, убранство в Ла Скала прекрасно выполнено.
У нас был курьезный случай, и потом мы долго его вспоминали со смехом. Дело в том, что служители в театре одеты в смокинги, и их одежда  украшена бутафорской цепью под золото. Так вот, Павел Чепцов захотел в туалет и вместе со мной и Женей Благовым подошел к человеку, одетому в смокинг и с цепью на шее и попросил его показать искомое заведение. Этот гражданин уже по-английски сказал, что  Павла не понимает. Тогда Женя Благов, знающий итальянский и немецкий, также попытался уточнить расположение туалета, но безрезультатно. В это время подошли трое индусов в чалмах и довольно воинственного вида и объяснили нам, что магараджа только что прибыл в Италию и не знаком с её нравами. Мы были, конечно, обескуражены, извинились, нашли настоящего капельдинера, и Павел был “спасен”.
Миланский собор, один из самых красивых в мире, тоже потряс великолепием своих скульптур. Их там несколько тысяч, и они выполнены великими мастерами. Мы сфотографировались на верхней балюстраде, и фотография эта сохранилась. В Милане я потом бывал много раз на различных фирмах, в том числе на  “Пирелли”. Дело в том, что Поляков считал меня кроме металлурга еще и профессиональным резинщиком. Мне  поручалось решать проблемы по производству резинотехнических изделий. Я познакомился с господином Пирелли – хозяином этой гигантской фирмы.  Сам Пирелли – очень демократичный  и трудолюбивый человек, был симпатичный и быстрый в движениях. Обедал он в рабочей столовой. Я как-то пришелся ему по нраву. Мы неоднократно обедали вместе, решали какие-то вопросы, и вот однажды он мне сказал, что он каждые шесть месяцев меняет автомобиль. Сейчас у него спортивная “Ланча”, и он ее может подарить или продать мне за чисто символическую цену. Например, за пятьсот тысяч лир. Я в месяц получал сто восемьдесят тысяч, и для меня это было реально. Но я, конечно, отказался, сказал, что у меня ее сразу отберут и еще пришьют какое-нибудь политическое дело. Пусть я даже ничего у него не покупал, и никаких коммерческих отношений у нас не было.
В ту мою командировку Милан запомнился  мне еще несколькими событиями. Как-то  приехал на фирму, а меня не встретили. Позвонил и мне сказали, что автомобиль поломался,  за мной выслали другую машину,  она будет через час, так как фирма была расположена на озере “Комо”, а это довольно далеко от Милана. Время было около десяти утра, и я решил прогуляться по утренним улицам. Прошел метров пятьсот и вдруг услышал стрельбу. Люди прятались в подъезды и арки домов. Я тоже последовал их примеру и увидел, как четыре автомобиля на большой скорости промчались мимо, причем две машины  карабинеров. Откуда шла стрельба, я не понял, но было неприятно.
Вернулся на вокзал и дождался уже там прибытия автомобиля. Фирма хорошо меня приняла, там уже был наш специалист Анатолий Зубарев, который впоследствии много лет работал со мной. Анатолий постоянно один жил в Милане.  Прекрасно изучил язык. Свободно читал и писал по-итальянски. За пять-шесть часов мы решили все необходимые вопросы, и фирмачи пригласили нас на обед в прекрасный ресторан в очень живописном месте. Оно было знаменито  тем, что здесь партизаны поймали Бенито Муссолини и его любовницу. Итальянцы очень темпераментно нам все это показали и рассказали.
Но вернемся к обеду. Ресторан был устроен на прекрасной альпийской лужайке. Сервис на высшем уровне. Во дворе ресторана был пруд, где плавали рыбы. Нам каждому дали по удочке, и мы поймали по рыбине, которых нам и приготовили. Устрицы, разнообразные деликатесы, спагетти в сопровождении прекрасных вин и виски, на финише разнообразные сыры,  вот  итальянский ресторанный стол. Кроме того,  фрукты,  овощи и мороженое.
Одним из моих командировочных заданий являлась организация отправки кораблей с оборудованием для завода из Генуи. Вначале я был на экскурсии в городе, в доме, где родился Христофор Колумб, и мы были на Генуэзском кладбище. Неизгладимые впечатления оставили произведения  известных скульпторов, причем разных эпох. Здесь же могила партизана Федора Полетаева, нашего соотечественника. Он попал к немцам в плен, бежал,  организовал отряд с участием итальянцев  и воевал с фашистами.
С Генуей у меня связан интересный случай. Я уже ездил один, без переводчика, и хорошо ориентировался в порту. Корабль подводили к причалу, и я пошел на набережную поглазеть и что-то купить в магазинах, в значительной степени, торгующих контрабандой. Все это дешевле в два-три раза, чем в городе.  Впереди меня шла группа туристов и звучала русская речь. Я подошел поближе и понял, что это узбекская группа из Ташкента, и  заметил среди них директора трансформаторного завода из Чирчика, с которым  не раз встречался на различных хозяйственных активах Узбекистана. Подошел ближе, хлопнул его по плечу:
-А ты что  здесь делаешь?
Надо понять то время, когда нас накручивали шпиономанией, провокациями и всякой другой тягомотиной. Увидев меня, он рванулся в сторону:
– Я вас не знаю!
– Не притворяйся, мы с тобой давно знакомы.
Видя, что у него может быть нервный срыв, я сжалился и объяснил, что  здесь в командировке и даже показал ему удостоверение. Вся группа обрадовалась,  попросили меня  помочь им купить что-нибудь по дешевке. Денег у них было очень мало, но мы хорошо отоварились за счет контрабанды.
В Генуе  был еще один интересный случай. Я приехал с нашим сотрудником по делам на какую-то фирму. Автомобиля не было, мы пошли в полицейское отделение при вокзале и позвонили на фирму. Пока не было машины, полицейские забросали нас вопросами, буквально обо всем – от квартплаты, стоимости учебы, стоимости автомобиля, до забастовок. Угостили нас хорошим вином. Просидели мы около часа. И вдруг мой напарник вспомнил, что кейс с документами он оставил на скамейке в зале ожидания. Как же мы были удивлены, что в этом портовом городе, на вокзале,  не украли, надо сказать, хороший кейс.
Во Флоренции я был, вероятно, десяток раз. Там на площади, где находится галерея Уфицци, есть в полуподвале ресторан, которому более семисот лет. В нем, наверное, несколько сотен мест, а потолков не видно, так как они закрыты копчеными свиными окороками.
Я очень много работал в офисе  и в цехах. Что скажешь, работа  это наш стиль, а самоотдача – элемент нашего воспитания. Другое дело, трудно писать о работе так же, как о Флоренции или Вероне. Кстати, о Вероне – прекрасный город, родина Ромео и Джульетты. Мы были в домике Капулетти, стояли под балконом. Во дворе – бронзовая статуя Джульетты. По поверью, тот, кто прикоснется к груди Джульетты, будет любим и сам полюбит. В связи с этим вся статуя – окисленная бронза, а грудь сияет, как золотая. Каждый мужчина, зайдя во двор, старается коснуться груди Джульетты. Я не был исключением. Вообще, нужно быть Шекспиром, чтобы роман четырнадцатилетней девочки и шестнадцатилетнего мальчика увековечить на всю историю человечества.
Жители Вероны  дают путевку певцам в театр Ла Скала. В Вероне большой открытый амфитеатр с каменными сиденьями, под каждым из них – большая открытая амфора. Именно эти амфоры создают потрясающую акустику. И если во время выступления певца или певицы есть успех, то путевка в Ла Скала обеспечена.
О Риме тоже все сказано, но все же. Колизей потрясает своей громадой, но главное – это его инженерное решение. Опишу так, как мне это увиделось. Огромная арена, а под ней – сотни сооружений всяческого назначения. Помещения гладиаторов, клетки и вольеры для зверей, система водоснабжения, канализации, вентиляции – и все это было спроектировано и сделано много веков назад! Поразила герметичность, на нее наливали воду, и в представлении участвовали галеры. Какие были инженеры в то время!
Я ничего не сказал о Турине – промышленной столице Италии. Турин – это в первую очередь ФИАТ. ФИАТ – хозяин Италии, более трети промышленности всей страны прямо или косвенно завязано на производство ФИАТа. Кроме легковых и грузовых автомобилей, микро- и макроавтобусов, Строит самолеты, морские суда, мощные дизельные электростанции, и еще, и еще, и еще. О нем можно сказать, что этот монстр, хозяин Италии, и ее господин.
Турин расположен в очень живописном месте, у основания горы Суперго. К несчастью, эта гора послужила могилой лучшей футбольной команде Италии. Самолет, на котором летела она, разбилась об эту гору.
Север Италии – это провинция Пьемонт. Она время от времени переходила от Италии к Франции и наоборот. Сама застройка Турина напоминает наш Питер, Париж, Милан. Это чисто европейский город, чистый, с хорошо развитой инфраструктурой. Река По, протекающая через город, освежает его. Честно говоря, какие-то особые исторические места я не видел в силу своей занятости и нашего обычного “успею” - ведь я здесь живу. 
Дел в Турине было невпроворот. Проект технологической части делали фиатовцы, но мы также участвовали, так как уже насмотрелись передовых технологий. Кроме того, мы как  специалисты участвовали в коммерческой части контрактов. Технология закупки была простой. Мы вместе с ФИАТом объявляли тендер на необходимое оборудование или оснастку. Десяток фирм предлагали свои услуги, но ФИАТ доверял из них трем или четырем и давал нам добро. Мы, в свою очередь, знакомились с характеристиками, если нужно, выезжали на место, боролись за снижение цены и участвовали в подписании контрактов.
Молодец был Марат Нугуманович Фаршатов – директор механосборочного производства. Он заложил резервы на двойную мощность. Надо сказать, что в европейской практике принято закладывать до сорока процентов в резерв.
В Турине у меня не сложились отношения с руководителем  нашей делегации Анатолием Анатольевичем Житковым. Житков был бывший начальник одного из главков Минавтопрома, а на заводе у нас стал замом Полякова по производству. Умный, остроумный и довольно общительный человек. Самый старый из руководителей ВАЗа, 1913 года рождения. Много курил и был немного похож на Пальмиро Тольятти. В делегации знали его характер и почти все ладили с ним. Я думаю, что был не прав и конфликт у нас случился спонтанно.
На одной из оперативок он обложил меня матом, правда, он это делал  в отношении и других руководителей. После планерки я остался и заявил ему, что  не хуже его знаю этот язык, но оскорблять меня не позволю. Он мне сказал, что материт он только тех, кого уважает, и чтобы я не волновался. Но этот инцидент случился при моих подчиненных, и я  уже “завелся”,  он может меня не уважать, но материть себя я не позволю. Я написал заявление с просьбой вернуть меня в Тольятти. В это время в Турин прилетал Поляков, и вопрос отошел в сторону. Виктор Николаевич сразу же начал поручать мне отдельные задания,  я стал у него “офицером по особым поручениям”.
Работа с Поляковым требовала максимального напряжения и полной самоотдачи. Приходил домой не раньше двенадцати ночи, а уезжал к восьми утра. Из этого “итальянского периода” хотел бы вспомнить  два эпизода. Первый состоял в том, что во время переговоров с инженером Буффа, а это был генеральный директор автомобильного дивизиона ФИАТа, приблизительно в семнадцать-восемнадцать часов Поляков мне говорит:
– Организуйте поездку в город Александрию на фирму (названия не помню), которая делает пресс-формы  гальваническим методом. Возьмите пару специалистов по вашему усмотрению и назначьте выезд на двадцать один час.
Я сразу же пошел в фиатовскую службу протокола. Ею руководила госпожа Диметрина, (как нам говорили, тесно связанная со спецслужбами Италии). Я сказал ей об указании Полякова, она ответила, что это зона НАТО и для оформления поездки потребуется две недели. Я ей в ответ:
-Ехать нужно сегодня, в девять вечера.
-Нет, инженер Кислюк - это нереально.  Обращайтесь к инженеру Буффа.
Я подошел к Буффа и изложил обстановку. Он сказал:
-Все решим, и переводчика тоже дадим нашего.
В двадцать один ноль-ноль во дворе стояло четыре автомобиля. Два ФИАТ-130 – представительские для нас, автомобиль карабинеров и автомобиль полиции. Вот какой авторитет был у Полякова в Италии. К Полякову в автомобиль по его указанию я посадил начальника цеха оснастки Юдина, во второй автомобиль со мной сел представитель министерства нефтехимической промышленности. А переводчик сел в автомобиль полиции. И вот наш кортеж во главе с автомобилем карабинеров и мигалкой на большой скорости рванул на Милан. Александрия, финиш нашего броска, был за Миланом. К полуночи мы прибыли на место, и  фирма во главе с хозяевами, всеми рабочими ждала нас. И все у них работало. За час с небольшим мы осмотрели  производство, получили ответы на  вопросы. Записывал все только я один. Юдин и работник министерства только смотрели. Во втором часу ночи мы выехали назад – домой, в Турин. По дороге Поляков остановил наш кортеж и попросил меня организовать хоть какой-то ужин. В три ночи мы с переводчиком постучали в дорожный бар. Там  закусили бутербродами,  выпили по сто граммов коньяка. Поляков не пил и  напомнил мне, что в восемь утра у нас переговоры. В четыре утра мы были дома, а в восемь я уже был на переговорах. Инженер Буффа спросил меня, как съездили и когда приехали.
- В четыре утра.
– О, мама миа! О, боже мой!
Переводчик не явился, он позвонил и сказал, что два дня должен отдохнуть после такой поездки.
Еще один случай произошел через  месяц, точнее в следующий  приезд Полякова. Совещание было на самом высоком уровне, в нем принимал участие первый вице-президент ФИАТа инженер Боно. Немолодой, полный, с пронзительным взглядом черных глаз. Мало говорил, но слово его было решающим в любом споре. Главным вопросом явилась закупка для пуска завода партии комплектующих узлов и агрегатов. Этот перечень мы сделали вместе с фиатовцами, и сумма составила двадцать шесть миллионов долларов по оптовым ценам с учетом скидки на большой объем закупки.
Поляков приехал с разрешением закупки, подписанным А.Н.Косыгиным – председателем Совета министров СССР. Но в этом разрешении значилась сумма в восемнадцать миллионов долларов. Разница в восемь миллионов - это по тем временам восемь тонн золота высшей пробы. Хочу точно изложить диалог между сторонами – Поляковым и инженером Боно. Я присутствовал от начала и до конца этого исторического совещания. Время уже семнадцать часов, а в восемнадцать Поляков на поезде должен был выехать в Рим и оттуда лететь в Москву.
Поляков:
– Вы понимаете, господин Боно, что в этом списке, составленным нашими совместными специалистами, нет ничего лишнего и без этого объема нельзя запустить завод в рабочее состояние.
- Да, наверное, вы правы, господин Поляков.
Далее Поляков говорит:
– Вот у меня бумага, подписанная председателем Совета министров правительства нашей страны, в которой на эту проблему нам выделяют восемнадцать миллионов долларов. Прошу вас рассмотреть возможность продажи нам всего объема комплектующих узлов, агрегатов и элементов кузова вот за эти деньги.
Боно излагает свою точку зрения:
– Вы, инженер Поляков, понимаете, что я капиталист в полном смысле этого слова и себе в ущерб ничего не могу делать, да и акционеры меня просто не поймут. Нужно, вероятно, заключить контракт на весь объем, но расчеты производить значительно позднее, вот на это я могу согласиться. Причем никаких процентов мы брать не будем.
Поляков:
– Я не имею права обманывать свое правительство. У нас это вообще нельзя даже себе представить. Деньги строго регламентируются. Вы же понимаете, что без этого набора изделий завод запустить нельзя.
Время уже восемнадцать часов, поезд должен пойти в Рим, но мне говорит переводчик, что поезд ждет Полякова. И весь народ в составе также ждет, не зная, что произошло, почему стоит поезд. Наконец инженер Боно подписывает контракт в сумме восемнадцать миллионов на весь объем изделий. При этом он говорит, что  они на других контрактах  компенсируют убытки.
Время седьмой час, завозят тележки с водкой, бутербродами с икрой, рыбой, мясом. Все пьют одну, вторую рюмку. Поляков, Боно и мы, полдюжины человек садимся в пять автомобилей и мчимся на вокзал. Поезд стоит и ждет Полякова. Автомобили наши стоят прямо на перроне. И поезд, наконец, трогается. Не зря Полякова в Италии называли “Гранде капо” – большой начальник. Уважали его все руководители нашей страны, Италии и ФИАТа, точнее, вся промышленная Италия. После возвращения нас из Александрии было совещание у Буффа, и в перерыве он мне говорит:
– Если бы у нас в Италии был такой человек как ваш Поляков, он бы стал руководителем государства. Неужели ваши партийные начальники этого не замечают?
Инженер Буффа очень умный, интеллигентный человек и специалист по автомобилям высочайшего класса. Он был очень богат, имел заводы в Италии и Германии. Но не зря говорят, что богатые тоже плачут. У него в семье произошло страшное несчастье. При нем дочь выбросилась из окна из-за несчастной любви, а девчонке было всего семнадцать лет. Отец пытался схватить ее за ногу, и не смог удержать. Из-за этого у него самого случился инфаркт. Она  была его единственным ребенком.
Чтобы не заканчивать итальянские воспоминания на грустной ноте, расскажу веселое приключение с участием нашего генерального директора. В одно из воскресений, в период пребывания Полякова, фиатовцы вывезли нас на Средиземноморское побережье покупаться, отдохнуть и позагорать. Приехав на место, мы все разделись и собрались первый раз окунуться. Поляков, будучи сам в трусах, остановил нас и сказал, что сейчас на пляже проведем совещание, так как здесь нас никто не слышит, и пусть каждый доложит о ходе дел по его профилю. Можно представить такую картину: сидят  кружком три десятка раздетых мужчин и что-то обсуждают. Пляжное совещание затянулось более чем на час, и мы были очень недовольны, а потом вся делегация хохотала. Такой трюк мог выдать только Поляков.
Я чуть отвлекусь и выскажу свою точку зрения на классификацию человечество вообще. Я делю по жизни людей на три категории: это созидатели, разрушители и потребители (можно назвать их еще равнодушные). Причем такая классификация не обязательно говорит, что это плохой или хороший человек. Это просто свойство натуры. И разрушители –  не обязательно плохие люди, это просто их натура. Например, Горбачев – хороший человек, умный, а вот разрушил СССР, не подготовив ничего взамен.
Моя командировка  в Италию заканчивалась, и я уже начал собираться во Францию. Задание – приемка оборудования. Приемка – это ответственное дело, но вместе с тем рабочий день ограничен работой фирмы. Второе, по контракту фирма обязана сдать оборудование в монтаж и в период шефмонтажа довести его до проектной мощности. Работа по приемке хороша еще тем, что фирма “умасливает” приемщика и хорошо организовывает его досуг. Вот с таким  настроением я готовился к броску в Париж. Провожали меня активно, и я только в два часа ночи лег спать, а машина в  аэропорт, который находился в Милане должна была прийти в шесть утра. Без десяти шесть звонок в дверь,  за ней стоит знакомый водитель:
– Пора ехать.
Я заскочил в комнату, взял чемоданы. Водитель, посмотрев на меня и гору бутылок, сказал:
– Вам, пожалуй, нужно немного одеться.
Действительно, я был босиком и в одних трусах. Голова, конечно, гудела, но я быстро оделся и пошел к машине. До Мальпенсо (аэропорт в Милане) мы доехали благополучно, я пошел оформлять билет и только тут понял, что  на тумбочке забыл ключи от чемоданов и советские деньги. В аэропорту  успел побриться, и таможня меня пропустила без досмотра. Вероятно, я на них сильно дыхнул. В аэропорту в Париже меня встретили работники торгпредства и “Автопромимпорта”. Хотя я и позавтракал в самолете, на их предложение закусить в Париже  с удовольствием согласился. Попросилтолько, чтобы завтрак был в ресторанчике недалеко от Эйфелевой башни. Ребята очень трогательно все сделали, но в конце трапезы один из них сказал:
– Тут вам телеграмма от Полякова.
Сердце сразу забилось, в предчувствии, что меня ждет какая-то “пакость”. Так и было на самом деле, в телеграмме Поляков приказывал  срочно прибыть в Тольятти по производственной необходимости.
Ребята уже взяли мне билет и повезли в другой аэропорт, то ли Орли, то ли Бурже. Можно представить мое настроение, но деваться некуда. Еду домой. Таможенники снова меня пропускают без досмотра моего огромного чемодана. Я иду с сумкой, в которой магнитофон, а под ним сотня разных шариковых ручек. Сажусь в самолет и через несколько часов оказываюсь в Шереметьево-2. Среди вещей моего чемодана не оказалось и налегке выхожу на перрон. Нужно перебираться в Шереметьево-1, откуда летят самолеты в Самару. Но деньги  забыл в Турине на тумбочке,   “гол, как сокол”. Что делать? Достаю шариковую ручку и предлагаю первому же водителю довезти меня на Шереметьево-1.
– За такую ручку я вас довезу  и в столицу.
В то время шариковые ручки только появлялись у нас в стране. В общем, я в  Шереметьево-1, а денег на билет у меня нет. Мотаюсь по аэропорту в надежде кого-то встретить и вдруг вижу – идет Поляков. Я – к нему, и прошу дать денег на билет всего двадцать два рубля, и слышу:
– У меня только пятерка.
Что делать? Достаю хорошую по тем временам, многоцветную шариковую ручку, подхожу к одному офицеру, излагаю ему проблему и прошу купить ручку. Он берет ее у меня, говорит, что она стоит “стольник”. Мы покупаем мне билет до Тольятти, вернее до Курумоча, и идем обмывать покупку.
Поздно вечером я уже в Курумоче. Что делать? Звоню домой жене:
– Ты уже в Париже?
– Если Курумоч  – Париж, то – да. Нужно меня встретить.
Через час за мной приезжает кто-то из товарищей. К сожалению, дома было не все в порядке. Лев уронил тяжелую штангу себе на ногу, образовалась гематома,  встал вопрос о сохранении ноги. Все это было в мое отсутствие. Жене пришлось пережить многое.
По приезду я решил пару дней отдохнуть, а потом разобраться, зачем меня сдернули с Парижа. Но на другой же день меня вызвал Поляков и объяснил, почему он меня вызвал. Дело в том, что одиннадцатый корпус – главный чугунолитейный  практически не строился. Мы не сможем нормально пустить в работу автозавод без этого корпуса. Даже с помощью других заводов страны, замены этому корпусу нет. Дело в том, что только за блок цилиндров итальянцы назначили цену в пятьсот тысяч лир, а весь автомобиль стоил миллион сто тысяч лир. Вот Поляков и поручил мне разобраться и дать предложения, как менее чем за год построить этот корпус, смонтировать оборудование и дать литье.
Обстановка на корпусе была абсолютно мертвая. Работало шестнадцать человек - восемь монтажников и столько же строителей. Наших людей, то есть вазовцев, вообще не было. Все требовалось увеличивать в сто раз. Башмаки под колонны были установлены на восемьдесят процентов, а колонны – на тридцать-сорок. Корпус огромный, сто десять тысяч квадратных метров. С плавильным отделением на втором этаже, с  земледелкой на первом. У нас в Союзе ничего подобного  не было. Пока я разбирался и готовил предложения, на завод приехали заведующий отделом машиностроения ЦК КПСС В.С.Фролов, министр энергетики П.С.Непорожний и министр Минмонтажспецстроя Ф.Б. Якубовский. Осматривая стройку, они приехали и на наш корпус. Поляков поручил мне проинформировать руководство о положении дел. Я все подробно пояснил,  еще сгустив краски, и дал ряд крупных предложений. Они все приняли и сказали мне, чтобы я не стеснялся, а при необходимости звонил им в любое время. Сегодня думаю, что это была их большая ошибка, так как я за этот неполный год задолбал их всех, но корпус вытянул. Через месяц после моего приезда на корпусе работали тысяча шестьсот строителей и монтажников и около двухсот заводчан.
Чугунолитейный комплекс, или “корпус 11” является самым сложным организмом АвтоВАЗа. Уникальное  многотонное оборудование. Фундаменты каждой печи состоят из нескольких десятков внутренних каналов для прохода кабелей, труб охлаждения , систем управления. Выполняли их не строители , а производственники, работники ВАЗа. На свежего человека это гигантское хозяйство производило неизгладимое впечатление. Сложнейшие конвейеры, ограмные печи ожидания, уникальный по конструкции пандус.  Пришлось ломать некоторые стереотипы: “Все знают о литейном производстве все! Даже уборщица  тетя Настя  определяет литейный брак и квалифицирует его.” Чтобы поднять “чугунку” от нуля до уровня общестроительной готовности мы ежедневно, в 20-00,  проводили заседание штаба строительства. В любую погоду, в любой день, включая праздники, воскресенья и субботы. Работы шла в две смены, если необходимо то и в три. В заседении штаба участвовали: управляющий стройтрестом или его заместитель по производству,  заместитель управляющего объединением Минмонтажспецстроя, начальники строительных участков и начальники строящихся цехов.  Приведу  один день из моего рабочего дневника тех лет. Вопросы строителей:
· Нет арматурных конструкций под участок обрубки.
· Необходимо тридцать ЗИЛов бетона в смену . Вчера привезли только 25 в первую смену, а во вторую 20 ЗИЛов.
· Во вторую смену не привезли обед.
· Срочно необходимо двести пар валенок.   
Монтажники:
· Строители не сдали под монтаж участок между восемнадцатой и двадцатой колонной.
· Нет элементов воздушных конвейеров обрубки
· Автобусы подали из города на час позже.
· Металлурги не принимают готовый участок земледелки, слишком много замечаний
· Вышел из строя трансформатор, запитывающий северную часть корпуса.
· Нужен еще один ДЭК (дизельэлектрический кран)
Металлурги:
· Строители не сделали арматуру на фундаменте одной из плавильных печей.
· Печь ожидания не подали в монтаж.
И так ежедневно. Все нужно срочно и качественно. 
Конечно, решение многих вопросов можно было поручить подчиненным, но были и такие, которые требовали моего личного вмешательства. Одной из таких коварных проблем оказались валенки. Строители получили их тысячу штук и ни одного больше. Прошу наших снабженцев помочь. Отвечают: “Невозможно!!” А много ли сделаешь без валенок  при минус тридцать? Звоню министру энергетики  П.С. Непорожнему, прошу адресно помочь. Заодно прошу походные кухни и ДЭК ( дизель-электрический кран). Он решает эти три вопроса сразу.  А вот с Поляковым   приходилось действовать по другому. Ставлю перед ним пять вопросов из которых три позарез необходимо решить.  Обычно такие номера проходили, то есть три он решал , а два откладывал.
Эпопея на чугунке не была бы полной, если бы я не рассказал о награждении. Корпус мы смонтировали вовремя, и Поляков, который обычно никого не хвалил, сказал, что я сделал невозможное. Действительно, пахал по шестнадцать часов в сутки и заставлял всю свою армию делать то же самое. И вот начались первые награждения. Меня пригласил секретарь парткома завода И.Л. Рымкевич, сказал, что я представлен к награде Орденом Ленина и попросил дать некоторые сведения. 
Пришли награды, но мне ничего не дали.  Рымкевич объяснил, что должны были дать на завод шесть Орденов Ленина, а дали пять. “Все понимаю - на мне кончилась очередь.”
За пуск ВАЗа, когда я уже работал начальником центрального производственного управления всего завода, меня также оформили на Орден Октябрьской революции, но тоже ничего. Причина на поверхности - антисемитизм. Тот, кто не сталкивался с этим  явлением лично, не поверит и не поймет, что дело  именно и только в этом.   
К сожалению, что бы ни говорили разные политические и хозяйственные деятели, антисемитизм и сегодня является государственной политикой. Для примера, в числе олигархов кроме Гусинского и Березовского не называют никого. Я им не симпатизирую, но у нас есть люди гораздо богаче их и играющие решающие роли в России, а о них не говорят. В каждом городе есть свои миллионеры. Например, в Тольятти их сотни, в Москве десятки тысяч, в Самаре сотни, а на Урале, в Сибири – нефтяные короли, которые обкрадывают Россию в размерах российского бюджета.
Да что говорить, в мою бытность в руководстве "АВТОВАЗа" заместителем генерального директора по кадрам был некто Пастухов. В восьмидесятые годы его направили в подшефный Кошкинский район заниматься сельским хозяйством. Шефство над Кошкинским районом осуществляла моя служба.

Прежде всего требовалось определить коцепцию автосервиса.
Как же это делается у западных соседей? Ну, например, у американцев. У них по статистике имеется одна станция техобслуживания на 200 автомобилей, находящихся в частных руках. Каждая автомобильная фирма имеет специализированные центры технического обслуживания на территории продажи и достаточное количество станций.  Потребитель покупает автомобиль  на фирменых центрах или у сертифицированного диллера  только после  предпродажной подготовки. Т.е. машина  проверена и полностью подготовлена к эксплуатации, имеются даже госномера и страховка. Определяются и оформляются гарантийные обязательства фирмы. Первым условием сохранения гарантии явлется  периодический планово-предупредительный ремонт.
В нашей стране это существовало только  на объектах и технике Аэрофлота и Министерства обороны. Станций много, поэтому начинается конкуренция и борьба за клиента. Первое, что для этого делается - то  увеличивается производительность труда. С помощью чего?  Обучение персонала, применения малой механизации, специального оборудования, улучшение культуры производства.  Система заработной платы должна быть привязана к  результатам трудовой деятельности. Работнику не должно быть выгодно работать “мимо кассы”. Еще  одна немаловажная деталь - бесперебойное обеспечение запасными частями. В идеале все должно  происходить следующим образом. Клиент приезжает, отдает свою машину  приемщику и  идет пить кофе в ближайший бар или уезжает на работу. В назначенное время он появляется на станции, расплачивается и забирает отремонтированную машину.  На Западе есть еще одна услуга - человеку сдавшему автомобиль в ремонт предоставляют другую машину, на время ремонта его собственной. Когда мы попробовали обсудить наметки с коллегами-заводчанами услышали суждения типа - это, мол, “розовая мечта идиота”. Огромная страна. Попробуй “накрой” такую громадину сетью станций и центров. Это ведь сегодня тысячи частных станций с любым профилем ремонта, а тогда ... НИЧЕГО!  В нашей стране все зависело от  согласований с властями.         
Мы подготовили проект постановление правительства по созданию пятидесяти передвижных станций. Надо сказать, что председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин сразу же подписал это постановление. Каждая передвижная станция состояла из трех автомобилей -  МАЗ или КАЗ, УАЗ пассажирский и ВАЗ. Эти станции мы укомплектовывали пятью специалистами, кроме того, выдали палатку, запчасти, инструмент, спецодежду. Срочно обучили двести пятьдесят человек и по нашей разнарядке отправили “первопроходцев” в определенные нами точки страны. После этого сразу же подготовили постановление о создании еще пятидесяти станций и быстро подписали его в правительстве.
Можно  представить, как непросто было обучить пятьсот человек всем тонкостям автосервиса, бухгалтерии, общения с властями и прочим премудростям для самостоятельной деятельности.
Разработали  маршруты для всех передвижных станций.  Где могли, согласовали с местными властями. И все пошло - поехало. Мы стали отправлять товарные автомобили только в  районы и области, где были наши “передвижки”. Постепенно на местах нам давали помещения под организацию постоянного технического обслуживания. Параллельно мы закупали необходимое оборудование. Только с нашим появлением стали появляться подъемники,  работа с автомобилями велась уже не в грязных канавах, а на чистых площадях. Мы на ВАЗе хорошо понимали, что такое культура производства. Клиенты тоже обратили внимание на совершенно другой подход к сервису.  Параллельно мы создавали институт инженеров по гарантийному обслуживанию.
Наш завод впервые в истории отечественного автомобилестроения ввел гарантийный период эксплуатации автомобиля в течение одного года и двадцати тысяч километров пробега. К хорошему люди привыкают мгновенно, и сразу же появились желающие сделать все, что можно,  бесплатно. И это правильно. Если человек имеет право – он должен получить бесплатно все, на что имеет право.
Иногда региональные власти мешали развитию автотехобслуживания на своих территориях. Поэтому, с начала реализации  автомобилей было введено правило - разрешение на поставку машин в тот или иной район  страны давала наша служба.  Разрешение давалось только за моей подписью.
Руководители на местах по-разному относились к вопросу поставок автомобилей. Многие из них  беспросветно  отстали. Мышление у них было просто пещерное. Даже то элементарное обстоятельство, что реализация автомобилей дает кассовый план региону, они просто не осознавали. К таким деятелям я бы отнес, например, министра бытового обслуживания Латвии, который говорил мне, что автомобили Латвии не нужны, так как они отвлекают людей от полезной деятельности. А то, что наши автомобили в то время были на общем фоне самые скоростные,  он считал  тоже дефектом. По его мнению, скорость должна быть безопасной, не более тридцати километров в час.  Убедить я его ни в чем не смог и вынужден был пойти к секретарю  ЦК КПСС Латвии и рассказать ему о дремучем министре.
После той встречи все в Латвии изменилось. Мы развернули кипучую деятельность. Я объехал все районы республики и подобрал несколько помещений для их развития под станции, подбирал и согласовывал с руководством республики подходящих руководителей.
Аналогичным “мыслителем” был первый секретарь Хабаровского обкома партии. Он говорил, что автомобили им не нужны, и что это глупость – строить автосервис, а то, что автосервис развивается за рубежом, то, по его мнению,  это просто блажь капиталистов. Из-за дурости этого секретаря мы опоздали с началом строительства автоцентра в Хабаровске. Начали строить только через три года,  да и строили  очень плохо.
Встречались руководители и другого плана. Например, в Грузии секретарем ЦК компартии по бытовым вопросам была женщина по фамилии Думбадзе, с очень жестким характером и большими материальными запросами. Ремонтом автомобилей занималась группа коррумпированных, очень богатых людей во главе с деятелем по фамилии  Микаутадзе, по кличке “Чомбе”.  Этот человек давал крупные взятки “товарищу” Думбадзе. Она с его подачи прислала телеграмму на завод, что у них автосервис развит, наши передвижки им не нужны, и чтобы мы не лезли к ним в республику. Одновременно они арестовали две наших передвижных станции, а персоналу предложили покинуть Грузию.
Это для меня был вызов к барьеру, и я решил дать бой. Во-первых, запретил поставку автомобилей в Грузию. А можно себе представить, это был самый богатый регион – и без машин. Во-вторых, сам с помощником Володей Самарским вылетел в Грузию. Предварительно попросил Полякова  позвонить в Совет министров Грузии, где первым замом предсовмина был Шалва Давидович Кикнадзе, бывший директор Кутаисского автозавода.
Прилетел в Тбилиси и сразу пошел к Кикнадзе. Я предложил ему, чтобы найти истину, создать две рабочие группы. Группу специалистов "АВТОВАЗа" в моем лице, в лице директора будущего автоцентра, еще двух наших специалистов  и группу Микаутадзе. А потом  вместе объехать все станции по ремонту автомашин в Грузии. Такое решение было поддержано. Вначале мы попросили показать то, что есть в Тбилиси. Это был полный кошмар: два - три грязных сарая с вонючими ямами – и это называлось станциями в столице. Мой соратник Самарский записывал все, что я ему диктовал. Навели необходимые справки. По полученным сведениям, Микаутадзе (он же “Чомбе”) взятки брал бриллиантами и золотом. Поехали мы дальше на четырех автомобилях и за трое суток объездили всю Грузию, насмотрелись на полное убожество везде. Ко мне подошел Володя Самарский:
- Рафаэль Давидивич, “Чомбе” предлагает мне три тысячи рублей за записную книжку в которую я записывал то, что  вы мне диктовали!
- Можешь смело отдавать. Я и так все помню.
Фактически  автосервис отсутствовал. Держалось все на продаже запчастей по завышенным в два-три раза ценам. Все делалось частным порядком, никакого учета, никакой бухгалтерии. Запчасти у “Чомбе” приобретались за наличные, цены были астрономические -  до десяти раз выше установленных. Инструмента нормального  и специального у слесарей не имелось. Оборудования никакого. Ни одного подъемника, ни одного стенда, никакой диагностики. Везде были не станции, а помойки в сараях. Что было хорошо организовано, то это “хлеб-соль”, то есть питание, а главное, выпивка. Кушать мы, конечно, кушали, но за все время вояжа  никто из моих соратников не выпил ни рюмки.
Работали мы по шестнадцать часов в сутки. На второй день команда “Чомбе” попросила нас перейти на восьмичасовой рабочий день, но я не согласился. Понятно, что до "АВТОВАЗа" и на "АВТОВАЗе"  я получил отдичную качественную тренировку на выносливость. Мы в эти дни были закручены как пружина. Наконец, на третий день, в два часа ночи  возвратились в Тбилиси, в девять утра должны уже были быть у Кикнадзе.
Я заранее предупредил директора спецавтоцентра, чтобы нас ждала  машинистка. За два часа  надиктовав справку,  мы до половины восьмого поспали. Поднялись вовремя, побрились, слегка закусили и отправились в Совет министров – он был рядом с гостиницей. Ровно в девять мы были у Кикнадзе, туда же пришла небритая, разбитая и усталая команда Микаутадзе. Я положил отпечатанную, предельно конкретную справку на стол. Второй  экземпляр  отдал Микаутадзе. Сцена была потрясающей. Как в “Ревизоре”. Молчание, пока читал Кикнадзе справку и после чтения было потрясающим. Этот бой мы полностью выиграли. Арестованные передвижные станции отпустили  и мы стали ускоренно развивать в Грузии сеть АвтоВАЗтехобслуживания.
Совместно с итальянскими специалистами было разработано два проекта специализированных автоцентров. Один проект – на семьдесят пять постов, который затем был осуществлен как головной у нас в Тольятти около автозавода. Второй проект - 50-постового спецавтоцентра - официально был привязан к тридцати двум городам СССР. Затем он был использован для строительства еще нескольких центров. Надо отдать должное Борису Петровичу Калинину, он активно участвовал в создании проекта.
Строительство автоцентров в различных городах велось различными министерствами, разными темпами и разного качества. Вот маленький пример – один из самых красивых и рационально исполненных был спецавтоцентр в городе Ашхабаде в Туркмении. Строительство курировал  секретарь горкома партии Сапар Мурат Ниязов. Ныне Сапар Ниязов  – туркменбаши (отец всех туркмен), является президентом Туркмении и за время его президентства в Ашхабаде построено большое количество красивых сооружений. Вообще Ашхабад стал выглядеть настоящей столицей государства.
Случалось и другое. Например, на Украине, в Днепропетровске и Кривом Роге, амбиций было много, а толку мало. Построено неважно, и сроки сдвинулись были на полгода. Так же плохо было в Свердловске, Фрунзе, Баку и ряде других городов. Все это заставляло меня встречаться с секретарями Центральных Комитетов компартий республик, секретарями обкомов, председателями Советов министров и облисполкомов. Моя жизнь превратилась в череду бесконечных командировок. Выяснение отношений. У большинства местных начальников, где шло строительство центров, амбиций, было больше, чем ума и понимания проблем. Эти местные князьки и сейчас сохранили кое-где свои позиции.
Начиная с 1974 года в  строй стали вводиться специализированные автоцентры. Надо отметить, что директора, в основной своей массе, подобрались активные и боеспособные. Я хотел бы некоторых из них отметить.
Прекрасный директор был в Челябинске – Владимир Ефимович Гулаевский, в Чехове – Игорь Сергеевич Иглин, в Ашхабаде – Игорь Глебович Джарагетти, в Тольятти – Большаев, в Алма-Ате – Дмитрий Савельевич Харлип, в Самарканде – Константин Пачас, в Каунасе –Юзас Антонович Сабаляукас и многие, многие другие. В нашей службе по стране было трое Героев Советского Союза. Из них самый большой вклад внес Владимир Исаакович Левитан – бывший летчик-истребитель. В войну Левитан сбил тридцать три мессершмита  и должен был быть трижды Героем, так как за десять сбитых вражеских самолета  давали Героя. Но он получил только одну звезду. В этом сыграла роль его национальность. Не зря я и детям говорю, что нужно в два, три раза больше сделать, чтобы быть наравне с остальными.
Создание сети требовало огромных усилий, как физических, так и интеллектуальных. Нужно было все держать в руках, и, несмотря на огромные расстояния между центрами, станциями и управлением, я как-то умудрялся все это решать. Мощный организационный аппарат, созданный в Тольятти, сумел управлять этим конгломератом, находящимся в составе союзных республик, краев, областей. Везде своя власть, свои подходы к решению вопросов, но мы как-то ладили в основном со всеми, а в острые моменты я вынужден был подключаться лично. Например, я был в командировке во Владивостоке, там решался вопрос площадки под строительство станций. Все вроде бы решили, согласовали, кандидатуру директора с крайкомом партии и вдруг меня срочно просят приехать в Ташкент.  В темпе сворачиваю Владивостокские дела, хотя мне очень хотелось посетить корабли тихоокеанского флота, куда меня пригласили адмирал флота и секретарь крайкома. Вылетел я из Владивостока в Хабаровск, а оттуда на Ил-62 – в Ташкент.
А там в эти дни комитет народного контроля рассматривал дела Самаркандского спецавтоцентра и записал в проекте решения: уволить директора Константина Пачаса – грека, бывшего солдата  армии ЭЛАС, которую вывезли наши корабли из Греции. Причина увольнения явно притянутая. Желание уволить у председателя комитета совершенно ясное. Он хотел поставить на это место своего родственника.
Я пошел в ЦК компартии Узбекистана, в промышленный отдел, и сказал, что вынужден просить  встречи с Ш. Р. Рашидовым. Они знали о моих отношениях с Рашидовым и посоветовали председателю комитета народного контроля Яхьяеву не играть с огнем. Так удалось потушить этот конфликт. И в это время – совершенно аналогичная обстановка в Грузии. Там задумали уволить директора спецавтоцентра Важу Коберидзе. Я сразу вылетел в Тбилиси и там тоже сумел погасить надуманное дело. Мне то все было понятно. Пока было много трудностей и забот, властьимущие могли было терпеть любого человека на месте директора центра. Но вот тяжелый период позади, теперь можно поставить родственника и свободно стричь свои дивиденты.
Параллельно со строительством сети нужно было создать аппарат, способный управлять этой гигантской разветвленной системой в таких масштабах, на такой необъятной площади. Я лично считаю, что создание Управления АвтоВАЗтехобслуживания по структуре, разделению функций, компактности может и сегодня служить образцом организаторской мысли. Волжский автозавод создал массу служб разного профиля, но лучше, сильнее, крупнее АвтоВАЗтехобслуживния ничего не сделано.
Нужно было иметь коллектив, способный организовать эту работу. Я понимал  задачу и работал в этом направлении, создавая боевую службу, подбирая необходимые кадры. Практически  всех сотрудников, а их было около трехсот человек, отбирал  сам. Некоторых направляло руководство завода, и я вынужден был соглашаться. Например, мне буквально навязали главного инженера Р.С.Вшивцева. За все пятнадцать лет совместной работы  из него не получилось настоящего преданного делу главного инженера. Человек он оказался ненадежный. Мой рабочий принцип никого не увольнять, а стараться подогнать работника под нормальные стандарты, в приложении  к нему  себя не оправдал.
Служба организовывалась и росла численно. Появились отличные работники, назову некоторых из них – Борис Рыдаев, Артур Курилех, Николай Кладко, Валерий Горбунов, Вячеслав Наумов, Нелли Быстрова, Александр Гусев, Галина Карпеева и еще сотни других сотрудников разного профиля. Были созданы экономические службы, отдел капитального строительства, служба рекламы и отдел работы с населением. Вся эта организаторская работа проводилась наряду со строительством, созданием центров и станций технического обслуживания по всей необъятной территории нашей страны.
Мы  выбили из под региональных и республиканских Министерств бытового обслуживания возможность наживаться за счет дефицита на   владельцах автомобилей.  После создания фирменной сети автосервиса ВАЗа им пришлось заняться, наконец, своим непосредственным делом. Они стали строить станции, центры. И  нашли на это финансовые ресурсы и кадры.  АЗЛК и ГАЗ тоже  потихоньку  развивали техническое обслуживание в регионах продажи.  Результат  конкурентной  борьбы, а это  была именно конкурентная борьба, очень  неплохой.  Невазовская сеть техобслуживания  уже  в  1985 году  по мощности стала  сопоставима с вазовской. Одновременно с созданием сети автосервиса нужно было подготовисть десятки тысяч специалистов. Руководителей среднего звена, слесарей, электриков, двигателистов, рихтовщиков, маляров... Конструкция автомобилей ВАЗ резко отличалась от существовавших в СССР и требовала определенной подготовки. Кроме того, нужно было большое количество специального инструмента.
Чтобы решить эти проблемы, мы в Тольятти при Управлении создали школу с системой автоклассов, которые экипировались по определенному перечню, Комплектовались квалифицированными специалистами. Десятки автоклассов отправились по стране, неся с собой систему ВАЗа.
Кроме автоклассов мы организовали в Тольятти, при головном спецавтоцентре школу по подготовке инструкторов.
Все это было вновинкув стране. Часть специалистов школ побывала в Италии, набралась там ума-разума, приобщилась к европейскому опыту и это весьма помогало во внедрении, развитии вазовского автосервиса. Вспомню случай не относящийся непосредственно  к  ремонту автомобиля, но показывающий уровень наших специалистов. В Ташкенте готовили к сдаче автоцентр.  Оперативные совещания по ходу строительства проводил по поручению Рашидова секретарь горкома партии. В этот период наладкиспециального диагностического оборудования мы направили в Ташкент автокласс. Бригадиром был Эдви Багиров - очень грамотный инженер. Возникли сложности с монтажем стенда. Секретарь горкома партии: “Вижу инструкция написана на английском языке. Надо срочно вызвать переводчика.”
Багиров, присутствующий на совещании: “Зачем, я все сам переведу и смонтирую.”
Секретарь горкома был сражен. Впоследствии при встрече, он все допытывался у меня: “ И много еще у вас таких ассов?” И не скрывал удивления, когда я рассказывал, что каждый второй владеет английским, немецким или итальянским языком. Конечно, я приврал, но  уж очень хотелось чтобы на местах по-настоящему зауважали посланцев ВАЗа, наших людей.
В качестве “алаверды”, встречного тоста секретарь горкома пообещал выделить сотрудникам спецавтоцентра десять квартирю И обещание выполнил даже с превышением. 18 семей заселились в новые квартиры. А ведь “жилищная проблема” решалась очень трудно в те годы.
Вот цифры . За первые десять лет своего существования наши классы и школы обучили профессии более ста тысяч человек. Это по официальным данным, а практически гораздо больше. Причем обученные нами специалисты уходили работать в другие системы или самостоятельно, где законно, а где и незаконно организовывали частные авторемонтные фирмы и фирмешки. Но все это было стихийно. Я решил воспользоваться частной инициативой и взять это под вазовское крыло. Выдавть( вернее-продавать) частникам запчасти, инструмент, обкладывать их определенным налогом, выдавать удостоверения на квалифификацию и право обслуживания наших автомобилей.
С этими мыслями обратился к М.А.Суслову, нашему депутату в Верховном Совете страны, в то время секретарю ЦК КПСС и члену Политбюро. Объяснил ему наши предложения и вообще сказал, что “бытовку” надо отдавать в частные руки. Он был возмущен: “ Вы что, хотите реставрации капитализма у нас в стране!” Поняв, с кем имею дело, я сразу начал отрабатывать назад и постарался покинуть строгий дом на Старой площади, цитадель ортодоксального марксизма, которой предстояло просуществовать еще десять лет. Но мы этого не знали.
На повышение технического уровня наших ремонтников очень положительно влияли конкурсы “Лучший по профессии”, которыми была охвачена быквально вся страна. Первый этап проходил в центрах, следующий уже заключительный смотр - праздник, по традиции, в Тольятти. Участников одевали в специально изготовленную нарядную форму, все руководство службы было также при  “полном параде”. Несколько часов конкурсных испытаний, где от претендентов требовалось показать все свои знания, умение, мастерство. Затем торжественное подведение итогов, вручение дипломов и аттестатов, подарков и в заключение общий обед. По нашему примеру начали организовывать конкурсы профмастерства и во многих производствах “АВТОВАЗа.”       
Я, конечно, не пишу отчет о проделанной работе, но показать хотя бы, что это такое, просто необходимо. Иначе непонятно, о чем идет разговор. Приведу хотя бы перечень министерств, с которыми мы официально работали по строительству системы. Министерства в то время были мощными организациями с миллионами работающих и огромными объемами производства. Кроме министерств по строительству были задействованы десятки проектных институтов по проектированию и привязке объектов. Например, Министерство строительства СССР возводило нам восемь автоцентров и двенадцать станций, и география впечатляет: Ашхабад и Вильнюс, Владивосток и Сухуми, Новосибирск и Ленинабад, Душанбе, Пенза и так далее. Министерство промышленного строительства СССР строило пять центров и десять станций. География: Кировабад, Витебск, Орджоникидзе,  Омск и так далее. Минтяжстрой СССР пять автоцентров и двадцать одну станцию, география: Красноярск,  Талды-Курган, Мурманск , Целиноград, Магнитогорск,  Нальчик и так далее. Все это стоило миллионы и миллионы рублей. Нужно было эти рубли получить, а кроме этого нужно было заставить министерства их освоить. Не зря Поляков говорил, что создать систему автосервиса в СССР – это сложнее, чем построить автозавод. Я горжусь тем, что моей волей, моими усилиями, моим трудом была организована эта служба и создана система. Прошло время, и сегодня я могу сказать, что сделано было невозможное. А то, что это не отмечено руководством завода, да и страны, в конце концов, не имеет значения.
Обидно что, после моего ухода, за полтора десятка лет многое постарались развалить. И делали это упорно. При молчаливом согласии генеральных директоров объединения. Надо отдать должное Алексею Васильевичу Николаеву, который хочет оживить эту службу.  Но пока все в прожектах. Ему просто не на кого опереться.
Конечно, работая, я многое упустил в семейной жизни. Не уделяя внимания жене и детям, я и себя делал ущербным. На все хватало времени – создавать мощности, комплектовать и воспитывать своих соратников и многое, многое другое, а вот на семью времени не оставалось. Помню, улетал в командировки в субботу или воскресенье, чтобы понедельник был полноценным рабочим днем, а возвращаясь, уже готовил новые вопросы на выезд. Шла огромная работа по созданию сети. Не зря И. В. Сталин выдвинул тезис: “Кадры решают все”. Действительно, все зависело от руководителей, директоров автоцентров и станций, от их уменья находить общий язык с местным руководством и строителями.
Вместе с тем, все начиналось с финансирования, и финансовую основу создавал лично я, и с большой помощью Евгения Патрикеевича Фролова, моего заместителя по Москве и Московской области. Скромный, немногословный Евгений Фролов настойчиво решал сам и помогал мне решать сложные проблемы общего финансирования и одновременно создания  вазовской сети техобслуживания в Московском регионе. Москва – неординарный город, и работа здесь требовала определенных навыков и умения налаживать контакты. В этом качестве Фролов был незаменим.  Его внешность располагала к себе сама по себе. Умный, интеллигентный, красивый,  седовласый.
Госплан СССР стал для нас родным домом. Мы с Женей знали всех, кто имел отношение к финансированию строек и командовал министерствами, исполнителями. Соответственно и они нас хорошо знали. Был один фактор, который помогал нам в работе – это наличие собственных “Жигулей” у многих руководителей, и, конечно, наша помощь им в техническом обслуживании. Нам были знакомы все первые руководители Госплана,  мы их систематически посещали и просвещали. В год мы расходовали на строительство и приобретение оборудования и материалов более  шестидесяти миллионов рублей. Эти деньги нужно было добыть.  Как-то путем всяческих ухищрений мы добились, чтобы в народно-хозяйственный план СССР, в строчку по “АВТОВАЗу” включили тридцать или сорок миллионов рублей для нужд АвтоВАЗтехобслуживания. Радостный и гордый,  возвращаюсь в Тольятти. Как говорится, “на коне”. Но здесь мне сообщают, что вчера Поляков эти деньги у нас забрал и направил их на строительство жилья. Иду к Полякову возмущенный и настаиваю, чтобы он отдал нам эти выстраданные миллионы и слышу: “ На жилье не хватает денег, строительная дирекция не способна решить эти проблемы.  А вы  себе еще добудете.”
После этого я немедленно вылетаю в Москву, в Госплан. Идем с Фроловым к Николаю Николаевичу Барышникову – начальнику отдела свободного баланса СССР. Рассказываю ему  нашу эпопею. Он, собственно, первую часть о выделении нам средств уже знал. “ Ладно, не волнуйтесь. Для вас будет отдельная строчка в Народно-хозяйственном плане.”
Он объяснил, что “миллиарды” готовят председатель Госплана и его замы, а все, что за запятой (а там миллионы) решает он сам. Мы в результате получили отдельную строчку в Союзном плане, и ее уже у нас Поляков забрать не мог.
Второй эпизод тоже с связан деньгами. Нигде никто ничего нам не давал. Я пошел к Владимиру Николаевичу Новикову, заместителю председателя Совета министров СССР по машиностроению и попросил  выделить сколько-то миллионов. Он сказал, что ничего не может дать. Я звоню Полякову и рассказываю обстановку: “ У Косыгина были?”
Я отвечаю, что Косыгин – председатель Совета министров, и я по уровню не могу идти к нему. Поляков мне в ответ: “ Вы не себе дачу строите, а решаете государственный вопрос.”
После этого  звоню помощнику Косыгина, благо я его знал, и он владелец “Жигулей”, и прошу организовать встречу с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Осенний – фамилия помощника – спрашивает: “ А ты за три минуты можешь доложить проблему?”
Я ему в ответ, что я и за минуту доложу. Встреча состоялась, дело было решено, а Косыгин меня расспрашивал еще полчаса, и я видел, что ему это интересно.
О третьей истории нужно рассказать особо. Я не зря говорю, что в период своей работы на том или ином поприще  всегда вводил что-нибудь принципиально новое. Конечно, каждый раз у меня были союзники или соучастники. Вот таким соучастником был Александр Ибрагимович Ясинский. По натуре Ясинский авантюрист высшей категории - в хорошем смысле этого слова. Дело в том, что мы с Ясинским стали расходовать заводские средства, отчисляемые на капитальный ремонт. Завод был новый и оборудование, соответственно, было новым, а средства по капитальному ремонту все равно начислялись и мы по двадцать-тридцать миллионов направляли на строительство станций и центров. Это было серьезное уголовное преступление, и “по статье” можно было получить добрых пять лет.
Меня вызвал “на ковер” генеральный прокурор СССР Рекунков и потребовал объяснений. Почему-то меня всегда первым “отдирали” за все “прегрешения”. Смотрю, передо мной человек выше среднего роста, взгляд цепкий, жесткий, настоящий прокурорский. Рекунков прочитал мне мораль, но потом внимательно выслушал все  объяснения. Что при сотнях тысяч выпускаемых автомобилей отсутствие гарантийных и ремонтных мощностей взорвет обстановку вокруг завода и  может даже остановить его. Рекунков сказал, что он нас поддержит и даст своим прокурорам на местах указание, чтобы они не возбуждали уголовных дел по этим нарушениям.
Работа  по созданию сети АвтоВАЗтехобслуживания шла очень интенсивно. Чтобы держать “руку на пульсе”, я в 1972 году ввел ежеквартальные балансовые комиссии. На эти мероприятия приглашались абсолютно все директора спецавтоцентров и станций. Каждый отчитывался за  освоение средств, за строительство,  услуги населению, комплектование коллектива и прочие показатели работы. Идея  таких балансовых совещаний была такая: кроме чисто производственных дел – я создавал общесоюзный комитет руководителей.
Наши балансовые комиссии проходили при полном сборе. Как правило, присутствовал и секретарь горкома Евгений  Русаков, мэр города и впоследствии секретарь горкома Сергей Туркин. Приходили представители от руководства завода, от производств, да и от других предприятий города. Балансовые собрания становились как школой для руководителей самой службы, так и для директоров. Советский Союз мы разбили на регионы по географическому признаку. Областной центр, как правило, руководил станциями области. Мы думали объединить сразу несколько областей, но это оказалось нереальным, так как областное руководство не воспринимало вмешательства в свои дела соседей. Проводя балансовую, я старался как можно больше сдружить директоров, чтобы они выручали друг друга в сложных условиях. При вводе в эксплуатацию новых спецавтоцентров мы обычно издавали приказ, поручающий соседям отправлять бригады во главе с главными инженерами для оказания практической помощи. Стало добрым правилом: если на автоцентр приезжает директор другого центра, то его должен встретить местный директор, оказать всяческое внимание и гостеприимство. Особенно это должно повлиять при оказании медицинской помощи или организации отдыха. Я всячеки поощрял рождение и поддерживание этих традиций. Все это сближало руководителей. Со многими директорами мы сдружились и так как в то время не принято было собираться в ресторане, то обычно приходили ко мне домой.
Понятно, что для жены была огромная нагрузка кроме семьи еще принимать гостей. Собиралось, бывало, от десяти до двадцати человек. Как правило, первый тост поднимали за дружбу народов. У меня осталось в памяти – как-то посчитали гостей и определили, что присутствует пятнадцать национальностей, и все уважали друг друга.
Позднее я  прочел воспоминания  одного из лучших автомобильных менеджеров Ли Якокка. Он пишет, что в 1984 году для лучшего управления системой ввел ежеквартальные совещания с региональными менеджерами. Те же балансовые комиссии! Оказывается, что эту систему я ввел на двенадцать лет раньше!
К слову об имидже, престиже фирмы. С самого начала АвтоВАЗтеобслуживание ориентировалось на всесоюзные масштабы, но “контора” наша находилась в предельно непризентабельной промзоне, по соседству с базами, складами, пропыленным “до печенок” бетонным заводом. Даже добраться сюда из города было проблемой. Все обращения к руководству ВАЗа оставались “гласом вопиющего в пустыне”.
Тогда мы сами стали “зыркать” по сторонамРядом с площадкой главногоспецавтоцентра обнаружили пустырь, где, как выяснилось, должно было подняться заводоуправление “Тольяттиазота”. Зачем оно ему здесь, в 30 километрах от основной площадки? Все остальное было делом техники и настойчивости. Выяснил кто готовил проект здания, связался с проектировщиками, застройщиками, произвели все необходимое оформление, привязки и изменения. Договорились о поставкежелезобетонных конструкций с Донецким заводом железобетонных изделий и “Автозаводстроем”, чтобы он взял шефство над нами, твердо пообещав, что основные работы сделаем собственными силами.
В.Н.Поляков случайно наткнулся на ожившую стройплощадку, когда на ней уже поднялись первые колонны. Пока выясняли кто-что зачем, и разоблачали нас, начал закрываться “донецкими” панелями второй этаж... Так и шла эта стройка - без титульного списка и без без всякого , официально утвержденного финансирования. Как узбекский хашар - всем миром. Из Армении привезли туф и мрамор, из Нальчика привезли голубые ели...
Бригады наших инженеров и ремонтников приняли на себя львинную долю всех строительных работ. Через полтора года мы заселили нарядный 8-этажный корпус, который сразу стал украшением предзаводской площадки. И уже Поляков на суженной дирекции пенял руководителям ПромУКСа: “Кислюк себе за три ночи дворец построил, а вы за два года вставку закрыть не можете.” Ругал нас за самовольничанье, а в душе, думаю, поддерживал такую явно противозаконную инициативу.   
Вся служба комплектовалась, как говорится, с ходу. Например, мне жена говорит:
– У нас в институте в комитете комсомола работает Валерий Горбунов, у него двое детей, зарплата семьдесят пять рублей. Но он очень энергичен и активен. Я занимаюсь Университетом культуры в институте, и он мне помогает.
Я взял его на работу в отдел организации. Вскоре он стал руководителем Среднеазиатского региона, а затем моим заместителем по обеспечению. Сегодня он генеральный директор автосборочного завода в Калининграде.
В тот же отдел организации производства я принял и Геннадия Кипорука. Был он молодым, энергичным и быстро вырос от рядового сотрудника до начальника отдела, а затем и до моего заместителя. К сожалению именно он  организовал преследование меня в прессе и правоохранительных органах. К счстью, на моем жизненом пути встречалось гораздо больше ярких, созидающих личностей, которых мне хотелось бы вспомнить уважильными словами.   
Шараф Рашидович Рашидов, первый секретарь Центрального комитета компартии Узбекистана. Он был исключительно скромный  трудолюбивый человек. Я знал его близко и никогда не поверю в то, что он  главный коррупционер Узбекистана. 
Каждый свой приезд в Ташкент я должен был предварительно согласовать с помощником Рашидова. Приведу лишь один пример. В восемь вечера я прилетел в Ташкент, а в девять  был уже у Рашидова. Он всегда подробно расспрашивал о заводе, предлагал помощь продуктами. Например, Шараф Рашидович предлагал отпускать виноград по двадцать копеек за килограмм и отправлять на испытываемых самолетах бесплатно в Тольятти. Почему-то руководству общественного питания нашего завода это было не нужно...
Но продолжу рассказ о Рашидове. Он расспросил меня о том, что я намереваюсь делать в Узбекистане. Я ответил, что хочу подобрать площадку под строительство завода для восстановления узлов и деталей и собираюсь это сделать в Самарканде. В десять вечера я ушел из ЦК Узбекистана, а через час ко мне в номер пришел порученец Шарафа Рашидовича и от его лица предложил утром ехать вместе с ним. Время выезда назначили на пять часов утра. В пять утра я был готов, со мной было два автомобиля, меня сопровождал Рахматов, заведующий отделом машиностроения ЦК Узбекистана и директор центра техобслуживания в  Ташкенте. Шараф Рашидович жил рядом с гостиницей,  он подъехал, одетый в брезентовые сапоги Плотный малюскиновый костюм и фуражку,  он посадил меня в свою машину, и мы поехали. Я спросил:
– Почему такой костюм.
Он ответил, что едет по колхозам Голодной степи посмотреть на ход посевной.
– Часто ли вы это делаете?
Он ответил, что очень часто, во время посевной и уборочной хлопка, а к обеду  возвращается и после обеда занимается партийной работой. Я считаю, что руководство Узбекистана должно воздать должное памяти этого великого человека, отдавшего всего себя развитию республики. Вообще о Рашидове можно много и интересно рассказывать. Он еще был писателем и поэтом. Высокий, красивый – чувствовалась “голубая кровь”.
Судьба свела меня с прекрасным человеком, талантливым писателем Вилем Липатовым. Вырос он на Алтае, родители его были репрессированы и высланы из Москвы. Отец – интеллигент из бурятов, мать – еврейка. Вот такой конгломерат родил Виля. Те, кто читал его книги, знали разносторонность его таланта. Дружили мы с ним совершенно бескорыстно. Вместе ходили в театры, на выставки. Часто обедали, вернее, ужинали вместе. Он месяцами совершенно не употреблял спиртного, но раз в год или в полгода бывал в запое, а потом наступала дикая депрессия. Но по жизни Виль был веселым, остроумным и очень товарищеским. У него были прекрасная жена и очаровательная дочь.
Как-то, приехав в Москву с Борисом Рыдаевым, по вопросам, как обычно, финансирования, я простудился и заболел. Температура была за 38 градусов и выше. Жили мы в гостинице Москва, в люксе. Несмотря на то, что я лежал с температурой, ко мне днем пришли друзья, в том числе Виль Липатов, Герман Титов, Зиновий Высоковский. Телефон часто звонил,  они поочередно снимали трубку и говорили, издеваясь надо мною и звонившими. Например: “Референт Кислюка Виль Липатов слушает” или: “Помощник Кислюка космонавт Титов…” .
Виль Липатов в то время помогал министру внутренних дел Щелокову и был у него как бы пресс-атташе. Мы с ним были ровесники, и это тоже нас сближало. Жаль, он ушел из жизни в пятьдесят лет,   в состоянии депрессии – застрелился.
С Германом Степановичем Титовым я познакомился на заводе. Он как-то раз позвонил мне и попросил подготовить автомобиль для себя лично. Мы все сделали, и он сообщил, когда вылетает. Я его встретил в аэропорту. Разместили его в то время в новой гостинице “Жигули”. Герман Степанович был человек компанейский, веселый, знал массу стихов и хорошо их читал. Я показал ему завод, познакомил с Поляковым, Рымкевичем. Провел он у нас три или четыре дня, был у меня дома. Провожали мы его всем семейством. После этого мы с часто ним встречались в Москве. Память о нем у меня сохранилась самая добрая.
Евгений Евстигнеев – актер от Бога. Я уже не помню, как мы познакомились, но подружились сразу. У него была чудесная и очень красивая жена – бывшая балерина, затем она играла в МХАТе незначительные роли. Мы часто встречались. С Борисом Рыдаевым мы не раз бывали у него дома. Интересно, что после спектакля он раздевался до трусов, ложился на ковер и так снимал стресс. У него дома,  познакомился с Олегом Ефремовым, они были соседями. Ефремов пришел с очередной женой. Говорить с ним было интересно, но когда он увидел водку на столе, то сразу изменился в лице. Понимая обстановку, я взял бутылки, стоящие на столе, и вынес их на кухню. Евстигнеев мне сказал, что Олега закодировали, но он очень тяжело все это переносит. У нас  еще была одна встреча с Ефремовым и в связи с тем, что она была своеобразна, расскажу о ней сейчас.
Как-то летом я пошел в отпуск, и мы с Соней взяли путевки в Крым, в санаторий четвертого управления “Ай-Даниль”. Проходя мимо приемной,  увидел Олега Ефремова с очень молоденькой девушкой. Мы поздоровались, он представил девушку как внучку Максима Горького и  сказал, что ему поручили ее опекать. Прошла неделя или больше, но я ни разу не видел его на пляже или в столовой. Поинтересовался у  главного врача, где же Ефремов. Он сказал, что он в палате с этой девчонкой поддает, а еду ему носят люди из обслуги. Через несколько дней Ефремов появился из номера и был удивлен: “А здесь, оказывается, море есть!”. Я собственно этим хочу сказать, что у людей искусства другой менталитет при полном отсутствии тормозов.  Вероятно, профессия, богема и совершенная отрешенность от реалий обычной жизни играют в этом решающую роль.
Из актеров особенно близко я был знаком с Зиновием Высоковским (паном Зюзей).  Не буду подробно рассказывать о знакомстве с ним, но вспомню лишь два эпизода. Будучи у нас в Тольятти, он согласился выступить перед рабочими спецавтоцентра. Время определили на тринадцать часов. Перед этим мы заехали ко мне домой пообедать. Ирина нас принимала, накрыла на стол и поставила бутылку коньяка. Обед был обильный, выпили мы по рюмке. Я сказал, что нахожусь на работе и больше пить не буду. Зиновий практически допил всю бутылку, объяснив, что он все равно должен изображать пьяного в монологе “Люлек”. Приехали на автоцентр - в актовом зале, полностью забитом народом, человек четыреста, не меньше. Впереди стол на железных ножках и два стула. Я представляю Зиновия публике,  он начинает монолог. Входя в роль,  все больше облокачивается на стол, и тот начинает ползти вперед. Я стараюсь удержать стол на месте, держу его двумя руками, а ногами упираюсь в пол. Но Зиновий распаляется и все больше ложится на стол. В двух метрах первый ряд кресел. В этом ряду сидит одна очень хорошая и веселая женщина из управления АвтоВАЗтехобслуживания. Она  видит мою борьбу со столом и, понимая, всю комичность ситуации, от хохота сползает с сиденья. Хохот общий стоит в зале от его “Люлька”, а я тружусь, удерживая стол.
Второй эпизод совершенно другого плана. Мы готовили ему автомобиль определенного цвета во вторую смену. Он попросил у меня разрешения остаться на заводе до окончания сборки автомобиля. Машину собрали, отправили  на испытания и комплектацию. Ночью мне звонок. Звонит  Зиновий и говорит, что его арестовали. В час ночи я еду на завод и узнаю, в чем дело. Во время комплектации машины рабочие предложили ему положить две баночки с краской вместо полагающейся одной, он с большим удовольствием согласился. Пропуск и оформленные документы на автомобиль у него были, и он гордо подъехал к проходной, где из-за этой баночки его задержали и составили акт. Мне пришлось ночью два часа заниматься его освобождением.
Однажды я был в командировке в Москве. Не предупреждая никого из знакомых, взял билеты в театр Сатиры на какой-то не очень интересный спектакль по производственной тематике. На сцене находились хорошо мне знакомые актеры Зиновий Высоковский и  Александр Ширвиндт. Зиновий играл мастера, а  Ширвиндт начальника цеха. В какой-то момент пьесы начальник цеха начал отчитывать мастера за плохую работу.
“ Бездельник ты! Если не исправишься - я на тебя Кислюку докладную напишу!”
“ Кислюк далеко. Не дойдет докладная!”
Я был потрясен и после спектакля бросился в гримерную Высоковского. Потом смеялся вместе с ними. Оказывается они случайно(?!) узнали, что я в зале и таким образом поприветствовали меня со сцены. Остальные зрители этого даже не заметили.
Если говорить о театре, то нельзя не сказать о Театре на Таганке. Женя Фролов познакомил меня  с режиссером театра Юрием Любимовым. Я несколько раз бывал у него, один раз привел  Виктора Спасского, он тогда был директором самого крупного совхоза в Самарской области. Совхоз назывался “Культура”, имел десять тысяч голов крупного рогатого скота и десять тысяч свиней. Много лет мы были шефами этого совхоза, и многое мы там сделали. Но вернемся к Театру на Таганке. Уже тогда всей стране был известен Владимир Высоцкий. Мне он очень нравился. Я всегда  говорил, что он будет классиком нашего времени, и его будут изучать в школах. Я смотрел спектакль “Гамлет”, с Высоцким в главной роли. После спектакля  встретился с Владимиром Семеновичем и пригласил приехать в Тольятти. Он мне сказал, что с удовольствием, но чтобы я согласовал это с обкомом партии. По приезду в Тольятти я позвонил в обком И.Н.Китаеву – секретарю по идеологии. Китаев до этого работал у нас на заводе, потом в горкоме партии. Я по-приятельски  поговорил с ним, но как только  сказал, что приглашаю Высоцкого,  почувствовал резкую перемену настроения. Он сразу мне заявил, что запрещает это делать, что Высоцкий – антисоветчик.  Высоцкий оказался  прав. После этого я встретился с ним в театре и извинился, сказав, что я лично считаю его гениальным поэтом и бардом современности, как и сатирика Жванецкого.
С М.М. Жванецким мы  дружим до сих пор. Считаю,  Михаила Мильевича Жванецкого, в миру Михаил Михайлович, гениальным сатириком и писателем. Уверен, что его творчество будут изучать в школах. Потому, что он сумел очень точно отобразить свою эпоху, свое время. Познакомился с ним при следующих обстоятельствах. Приближался десятилетний юбилей АвтоВАЗтехобслуживания, и хотелось красиво его отметить. По стране в то время уже самиздатом ходили кассеты с записью его монологов в его личном исполнении и в исполнении Карцева и Ильченко. Как потом мне Миша рассказал, что половину монологов  Райкина написал он, Жванецкий. Ну, в общем, мы встретились, и я его пригласил, а также я пригласил Олега Белова и Лену Драпеко – в то время они были мужем и женой. Олег блестяще играл на гитаре, пел и рассказывал всякие истории. О Лене как об актрисе сказать я могу только  по фильму “А зори здесь тихие”.
Надо отметить, что Жванецкий – блестящий исполнитель своих монологов. А монолог об автосервисе он написал прямо у нас в гримуборной. Концерт прошел блестяще, “на ура”. Всех троих долго не отпускали со сцены. Только Иван Китаев, секретарь обкома ни разу не улыбнулся.
- Почему  такой суровый?
– Зачем ты пригласил этого антисоветчика?
К слову сказать, борец за советскую идеологию Китаев, организовал коммерческую “антисоветскую” фирму. Вот так умеют перекрашиваться эти бывшие “борцы”.
Мише сегодня шестьдесят три года, а Наташе, его жене – двадцать семь. Я хорошо был знаком с его прежней женой Венерой, красивой и тоже молодой женщиной. По национальности она туркменка из Чарджоу, но, как я понимаю,  метиска разных кровей. У нее сын от Миши, ему уже десять лет. Живут они в Америке. Детей у Жванецкого много. В Питере, Израиле, в Америке двое или трое. Любят его женщины и хотят иметь очень умных детей. Но на детях природа отдыхает. Так говорят. Но пусть у Миши будут исключения.
Жванецкий познакомил меня с Карцевым, Ярмольником. У нас с Мишей был интересный эпизод. Мне сделали операцию на почке, я лежал в ЦКБ, условия были прекрасные: отдельная палата, холодильник “ЗИЛ”, цветной телевизор, прекрасное питание. Кроме того, мои московские друзья, считая, что я – на чужбине, приносили самое вкусное и самое лучшее, холодильник был полон продуктами вплоть до коньяка. Миша приходил ко мне, то один, то с очередной подругой. В Москве начались первые Игры Доброй воли, и на финал по волейболу, где играли наши и американцы, Миша принес билеты мне и Льву - он в это время приехал меня забирать. Втроем поехали на стадион в Лужники. Билеты были самые лучшие, рядом с нами сидели Тед Тэрнер с дочерью, космонавты, всякие правительственные бонзы. Игра была захватывающая. Я обратил внимание на одного мужчину недалеко от нас. Миша сказал, что это полковник КГБ, и он пасет Мишу уже три месяца.
И рассказал интересный случай. За несколько дней до нашей встречи он стоял около гостиницы “Националь”. Подошел к нему капитан милиции и сказал, что здесь стоять нельзя. Спросил, что он здесь делает. Миша ему в ответ:
- Я писатель,  изучаю  жизнь во всех ее проявлениях
Назвал свою фамилию. Милиционеры понятия не имели, кто такой Жванецкий.  Капитан настаивал, чтобы он ушел и, в конце концов, арестовал его и привел или привез в милицию. Дежурный начал составлять протокол. Миша попросил разрешения позвонить по телефону  Щелокову – министру МВД. Менты рассмеялись:
– Может, ты еще и Брежневу позвонишь?
До утра Миша сидел в милиции. Утром пришел начальник райотдела и отпустил Жванецкого, не извинившись. Миша позвонил Щелокову, уже к вечеру. После этого милиционеры нашли его дома и извинились.
Подружился с писателем Владимиром Куниным. Интересно само по себе его творчество. Он был военным летчиком, а Никита Сергеевич Хрущев в свое время  демобилизовал один миллион двести тысяч человек из Советской Армии. Под эту гребенку попал и Кунин. Из своей армейской жизни он написал киносценарий “Хроника пикирующего бомбардировщика”. После демобилизации  пошел работать в цирк акробатом. Дело в том, что его мама была циркачкой, и он научился акробатике еще в детстве. Во время одного из выступлений  упал, и повредил позвоночник. Лежал в больнице очень долго и по этому поводу написал повесть “Окончательный диагноз” и киносценарий к фильму “Дела сердечные”, где играли Папанов, Васильева, Тараторкин.
По его сценарию  был поставлен фильм “Трое на шоссе” о водителях дальнобойщиках того времени. Чтобы чтобы изучить проблему, он устроился на работу на автобазу вторым водителем на трейлер. Первым водителем был одессит, очень опытный специалист, знал всё и всех, и  с таким напарником Володя ушел в рейс. Вначале они поехали в Ровно, где купили нужные им документы, накладные и прочие бумаги. Затем пошли в рейс по путевке и быстро все сделали. Затем левый рейс в Молдавию, а оттуда загрузили яблоки. Самое главное было знать кому, как и где давать взятки.
Кроме того, Кунин вооружился диктофоном и многие эпизады записывал. Подъезжают они к Киеву, напарник говорит: “ Дашь стольник капитану милиции на въездном КПП, и по окружной проходим Киев.” Подъезжают к КПП, Кунин дает двадцать пять рублей. Капитан ему: “ Что! Мне капитану и коммунисту! Не меньше ста!” Володя : “  Я дам вам стольник, а на выезде с меня еще потребуют.” Капитан ему: “Фирма работает без сбоев и обмана.” Кунин : “ Поехали вместе до выездного КПП и там рассчитаемся.”
Капитан садится, и они едут до выездного, там Володя отдает деньги, но капитан говорит: “ Еще три рубля на такси, чтобы я доехал назад.”
Все они провернули, товар сдали, деньги получили. На базе тоже нужно было платить. Механику, бухгалтеру, директору, слесарю и даже мойщику. Фильм этот был в прокате, но недолго. Против выступили ГАИ и МВД,  фильм положили на полку. В Тольятти его привозил Кунин, и мы его видели.