АБЛЯЛИМОВ Халиль, родился 21 ноября 1927г. в дер. Чагъылтай Ак-Мечетского района.

Наша семья состояла из бабушки, мамы, 5-х братьев и 4-х сестер. Два брата воевали на фронте. У нас в доме около месяца жили красноармейцы, которые вели учет хозяйства, знали о каждом члене семьи.

18 мая 1944 года в 3 часа ночи красноармейцы разбудили нас, пиная ногами. О высылке ничего не сказали, на сборы дали 15 минут. На 9 человек разрешили взять одно одеяло. В сопровождении вооруженных солдат собрались у колодца.

На вокзале, как скот, загрузили в вонючие товарные вагоны, закрыли дверь на засов. Открывали дверь по своему усмотрению и только на больших станциях. Вагоны были переполнены, в нашем было около 20 семей. Воды и туалета не было. За все время пути нас кормили один раз вонючим пересоленным рыбным супом.

Никакого медобслуживания не было. Умерших оставляли на разъездах, станциях, когда поезд останавливался и открывали дверь.

Через 18 дней нас привезли в колхоз “Сталинград” Багдадского района Ферганской области Узбекистана. Несколько семей поселили в заброшенный дом. Работали на хлопковом поле. Один раз в месяц ходили отмечаться в комендатуру. Передвигаться по району не разрешалось.

В нашей семье умерли от голода бабушка, мама, две сестры, три брата.

О строительстве дома мы и не думали, так как не на что было питаться, жить.

Дети в школе обучались на узбекском языке. В те годы учиться в техникумах и институтах не разрешалось.

Мой адрес: Черноморский район, село Чагъылтай (Далекое), ул. Морская 25

 
АБЛЯЛИМОВА Нияр Абдул-Алим къызы, родилась 8 марта 1932 года в дер. Тав-Даир Симферопольского района. Папа – Абдул Алим Абдураимов работал в деревенской школе завучем, мама – Кериме, дочь Зейнедина эфенди – имама Джума-Джами в Евпатории.

Перед депортацией мы с мамой и сестренкой Рейхан жили в деревне Костель Акъ-Мечетского района (ныне Черноморский). Дом этот был родовым имением дедушки.

День высылки помню очень хорошо, не забуду до окончания своих дней. Днем 17 мая мы, дети, играли во дворе. Мимо вереницей проехали грузовые машины. Это было неожиданностью – обычно мы машин здесь не видели.

Когда меня разбудили на следующее утро, первое что увидела – в проеме открытой настежь двери стоял солдат с направленным на меня дулом автомата. Я ничего не поняла, и даже не испугалась. Я еще спала, наверное, но это видение у меня осталось на всю жизнь. И какие бы в дальнейшем я не перенесла душевные потрясения, они со временем блекли, но автомат, направленный на спящую девочку – навсегда останется в моей памяти.

“Выселитель” дал на сборы 10 минут. Мама успела поднять нас двоих, кое-как одеть, и вышла из дому, не взяв даже золотых украшений. Солдат ничего не разрешил взять.

Когда пришли к машине, там уже было много людей. Нас закинули в кузов машины, мама тоже залезла. Но один солдат ей сказал: “Вы же без ничего пришли, идите возьмите что-нибудь покушать детям” и отпустил. Мама принесла немного еды. Местом сбора была центральная часть деревни.

Привезли нас на Евпаторийский вокзал. Вагоны были телячьи, лестниц не было. Детей покидали вовнутрь, а взрослые помогали друг другу залезть. Перепуганные люди сидели молча, не понимая происходящего, ошалело смотрели по сторонам. В вагоне нас было очень много, только женщины, дети и несколько стариков. Лечь было невозможно, все сидели. Туалета и воды тоже не было. Я не знаю, где брали воду. Помню, несколько раз во фляге приносили какую-то бурду, похожую на рыбный суп. В первые дни люди не хотели есть, а потом даже ссорились из-за этого супа. Дядину жену – Кериме выбрали старшей по вагону. Она раздавала людям суп – по одному половику.

Медицинское обслуживание? Об этом и речи не было. Кажется, в нашем вагоне не было умерших. Ехали долго, иногда подолгу стояли на каких-то станциях. Люди выпрыгивали из вагонов, ставили казан и варили еду. Если внезапно трогался состав, хватали казан с недоваренной пищей, на ходу передавали в вагон, а сами запрыгивали на ходу.

3 июня состав остановился на станции Серово Багдадского района Ферганской области. Время было после полудня. Люди выгрузились из вагонов, сели, вытянув ноги, некоторые легли на землю. Жара стояла невыносимая, ни одного деревца, чтобы укрыться от палящего солнца. Все просили пить. Мы, дети, пошли искать воду. Нам дали какую-то мутную теплую жидкость. Люди пили и не могли утолить жажду. У нас вздулись животы, некоторых начало рвать. К вечеру у людей появились какие-то шишки на теле. Шишки сильно чесались, превращаясь в кровоточащие раны. У некоторых шишки слились и вздулись – зрелище ужасное. Ночь провели на земле возле рельсов.

Утром подъехали грузовички и начали развозить людей по кишлакам. Нас увезли в самый дальний – Кайрагач Куйбышевского района. Поместили к узбекам, которые строили дом: ни окон, ни дверей, ни пола, ни штукатурки. Мама где-то раздобыла соломы, на ней и переночевали. Хозяйка с нами не разговаривала, смотрела исподлобья. В другом углу ютились старик с внучкой Шевкъие, моей ровесницей. Вскоре дед умер от голода, а девочку отдали в детдом, где она, кажется, умерла.

Утром следующего дня нас вывели на работу. Взрослым дали кетмени – долбить твердую землю. Мама не выдержала такой работы и заболела малярией. Вскоре заболела и сестренка. Они лежали на соломе, дрожа от приступа, а жара вокруг больше 400. Мне было 11 лет и я ухаживала за ними: чем-то кормила, поила горьким порошком, который дала санитарка. Вскоре они поправились.

Дети тоже работали: собирали колосья, которые падали на землю во время уборки. Узбек в сапогах кричал, ругался, мы его не понимали, делали не так, как он хотел. Мы работали под палящими лучами жаркого солнца. Мучила жажда, и мы, ложась на землю, пили грязную воду прямо из арыка. Поспел тутовник, собирали его с дерева и грязными руками ели, потом опять пили воду из арыка. Начались болезни: дизентерия, брюшной тиф, желтуха, малярия. Лечить было некому, везти в районную больницу некому и не на чем. Люди начали умирать: сначала дети, старики, потом взрослые. Мама поняла, что если мы останемся в кишлаке, не выживем. Она ходила отмечаться в комендатуру за 12 километров в райцентр. Ее взяли на работу в швейную мастерскую. Но комендант Гринберг не разрешил ей там работать. “Иди работай уборщицей в школу”, – сказал он маме. И она пошла. Нас с сестрой тоже зачислили уборщицами, так мы несли три ставки – убирали всю школу. Школьники оставляли косточки в партах, а урюк съедали. Мы собирали эти косточки и частично утоляли голод. Учителя, узнав, что мама умеет шить, стали приглашать домой, шить им платья. За шитье одного платья ей давали одну лепешку и немного урюка или джуду. Вечерами при самодельной коптилке мы пряли, вязали платки, носки. Нам дали маленькую коморку. В декабре меня приняли в 3-й класс, сестренку в 1-й. Учиться сначала было трудно, потому что не знали русского языка. После занятий я убирала школу, вечерами вязала. Как-то комендант велел маме привести меня к нему домой, чтобы я сделала уборку. Я помыла полы, убрала двор, огород, собрала помидоры – так я проработала у них все лето. Когда Гринберга перевели в Фергану, его жена предложила маме отдать меня им в домработницы: “Все вы умрете с голоду, а я ей жизнь сохраню”. Мама отказалась, сказав: “Если умрем, то все вместе”. Новый комендант разрешил маме перейти работать в швейную мастерскую, где она работала день и ночь, чтобы спасти нас.

Зимой мы ходили в школу в вязанных лаптях из самодельных веревок. Работала так же в райшелке – перебирала кокон. До обеда работала, потом шла в школу в поселок Риштан (3 километра от нас), после уроков убирала школу. С 5-го класса училась на отлично.

В 1949 г. поступила в фельдшерско-акушерскую школу города Коканда. Училась хорошо, получала повышенную стипендию, как могла, помогала маме. Работала на уборке хлопка, за 1 килограмм платили 3 копейки. Хлопок собирали не только мы, но и наши дети.

Более 30 лет проработала в больнице. Сестра Рейхан закончила Ташкентский институт народного хозяйства. Работала старшим экономистом автохозяйства. Сейчас в Крыму, живет в дер. Далекое Черноморского района.

Приехала в Крым сразу же после “Сообщения ТАСС” в 1987 году. В Евпатории и сейчас стоят все шесть домостроений моего деда, но там живут “пришельцы”, а мне “вход воспрещен”. Живу в недостроенном доме в поселке Исмаил-бей.

 
АДЖАМЕТОВА Мензайре Мелькадыровна, родилась в 1929 году в дер. Мамат Карачиживутского с/с, Ленинского района.

Семья состояла из мамы, четырех девочек и мальчика. Вечером, накануне высылки, мимо села в сторону моря проехали много крытых грузовиков.

Утром 18 мая 1944 года, очень рано мама пошла доить корову и увидела на дороге свою невестку (жену брата) с шестью малышами в сопровождении солдата. Разбудила старшую дочь (она знала русский язык), муж которой был на фронте. В этот момент в дом зашли солдаты, вывели на край деревни, где собрали всех жителей. Мы не успели ничего с собой взять, домой не пустили, не разрешили. Ждали долго, потом подъехали грузовики, погрузили в них и привезли на станцию Ташлыяр.

Загрузили в грязный скотский вагон. Взрослые плакали “Ор къапыдан отемиз”. Дверь вагона всю ночь не открывали. Нас везли как скот, людей в вагоне было много. Где-то в дороге поезд остановился, раздали по половнику баланды. Никакого медобслуживания не было. Поезд шел без остановок, останавливался где-нибудь в степи, туалета не было, приходилось на остановках “ходить” за вагоны. Умерших оставляли на железнодорожном полотне.

В пути были около месяца. Привезли на станцию Джума Самаркандской области Узбекской ССР. На арбе повезли в колхоз Худжум, где поселили в кибитку без окон, в каждом углу семья. На следующий день послали на прополку хлопка.

Без разрешения комендатуры запрещалось куда-то выезжать. Местные жители смотрели на нас с ужасом, ждали от нас чего-то страшного.

В первые годы от голода умер братишка.

В школу не ходили – не было одежды. В 1947 г. поступила в Самаркандское педучилище. Документы не сохранились, сохранился диплом.

Мой адрес: пгт. Приморский, ул. А.Тейфука, 40.

   
АКИМОВА Сайде Аппазовна, родилась 31 июля 1937 года в дер. Корбек Алуштинского района.

Отец воевал на фронте. Семья перед депортацией состояла из: бабушки Эминегуль, мамы Айше, брата Назифа, меня, сестры Сайде и братика Севита.

18 мая 1944 года рано утром разбудили вооруженные солдаты и дали 15 минут на сборы. Мы растерялись, ничего не успели сообразить, собрать, как нас уже выгнали из дома. Взяли лишь два одеяла и немного еды. Погрузили в грузовые машины и повезли на станцию города Симферополя.

Там уже стояли наготове товарные вагоны, куда нас под прикладами загнали солдаты. Вагон был набит людьми, сидели друг на друге. Ни воды, ни туалета не было. В дороге нас ничем не кормили, кормились тем, что успели взять дома. Никакого медобслуживания не было, умерших спускали и оставляли на земле, даже не успев прочитать молитву.

В пути пробыли где-то около двух недель. Привезли нас в гор. Бекабад Узбекской ССР. Жили в землянках. Через некоторое время в таких же вагонах нас перевезли в Таджикистан.

До 1956 года мы жили под комендантским режимом, не разрешалось ходить в соседний колхоз или райцентр.

Местные жители встретили нас не очень доброжелательно.

В первое время нас поселили в маленькие домики по 2-3 семьи. Работали на хлопковом поле.

В нашей семье умерли от голода бабушка и братишка.

В школе обучались на русском, узбекском и таджикском языках. До 1954 г. в техникумы и институты нам не разрешалось поступать. Даже на родном языке не разрешали разговаривать.

Проживаю по адресу: гор. Симферополь, Луговая-2, ул. Шефталилик, 15.

   

АЛИЕВА (Муждабаева) Мерзие, родилась 13.08.1925 года в дер. Кучюк-Узень Алуштинского района.

Семья состояла из десяти человек: отец – Джеббар Алиев, мать Эсма, братья и сестры: Эсма, Решат, Ульвие, Фетье, Умие, Иззет, Садых, Аблязиз и я. В семье я была старшей. С началом войны ушла в лес, в 20-й партизанский отряд “Северный” связисткой. В июне 1942 г. была схвачена фашистами и отправлена в лагерь смерти под Симферополь, в совхоз “Красный”. В октябре 1943 г. расстреливали заключенных. Во время полевых работ мне удалось бежать. Скрывалась в селе Сергеевка. После освобождения родного села от фашистских захватчиков, вернулась домой.

Утром 18 мая 1944 г. к нам в дом вошли солдаты и объявили о том, что мы должны взять теплую одежду, продукты и выйти из дома. На сборы дали 15 минут. Затем погрузили в грузовые машины и отправили на железнодорожную станцию гор. Симферополя. Там всех погрузили в грязные, в несколько ярусов вагоны. До нас в этих вагонах перевозили скот. Вагоны были набиты людьми. Не помню точно, сколько было у нас, только от тесноты не могли ноги вытянуть.

Первые несколько дней нас совсем не кормили, на редких остановках люди выходили в поисках воды и выносили трупы. Умерших оставляли на скамейках, на земле. Только на пятый день пути мы получили первый паек (рыбу и хлеб) и еще через несколько дней жидкий, безвкусный суп. В условиях полной антисанитарии, без медицинской помощи женщины рожали детей. Так мы ехали около месяца. На станции Курган-Тёбе Андижанской области Узбекской ССР во время очередной кратковременной стоянки поезда, я стала в очередь за пайком. Неожиданно поезд тронулся, и я осталось одна, без семьи. Нас, крымских татар, разбили на несколько бригад. Занимались мы сбором хлопка в совхозе “Савай”. В этом селе я закончила годичные курсы медсестер, вышла замуж. В 1947 г. по счастливой случайности нашла родителей с младшими братьями и сестрами, которые проживали в гор. Ленинске. Вскоре отец скончался от ран. Позже бушевавшая в это время эпидемия малярии унесла жизни матери и четырех младших детей. В то время для нас, депортированных существовал комендантский режим, поэтому оставшихся в живых трех братишек вывозила тайно, по одному.

В 1968 году по вербовке вернулась в Крым.

Мой адрес: Ленинский район, пгт. Ленино, улица Шоссейная, дом 17-б, кв.7.

   
АСАНОВА Джемиле, родилась в 1918 году в дер. Куру-Узень Алуштинского района. Закончила фарм.техникум и работала фармацевтом в аптеке №10 по ул. Воровского гор. Симферополя.

Перед депортацией я со своей 3-х летней дочкой Эльмирой гостила у родителей в дер. Куру-Узень и была выслана с мамой и сестрами Абибе с 6-летним сыном Ремзи, Асие (17 лет) и братишкой Аметом (14 лет). Нас было 7 человек.

Рано утром 18 мая 1944 года в дом вошел вооруженный солдат и приказал: “Быстро собирайтесь в дорогу, с собой возьмите одежду и еду на 5 дней”. Мама не понимала по-русски, растерялась, стоит посреди комнаты, не знает что делать. Я ей объяснила, что нужно собирать вещи, но мама металась по дому, плакала и молилась. Солдат поторапливал. За те 2 часа, которые он дал на сборы, мы собрали теплые вещи и продукты. Скот выпустили во двор.

На подводе доехали до школьного двора, где уже собрали жителей деревни. Люди стояли растерянные, не понимая, куда их увозят из родных мест. Со школьного двора хорошо просматривалось опустевшее и осиротевшее село, только выпущенная скотина металась по улицам и страшно кричала, собаки выли. Поднялся сильный ветер, кругом все почернело, море разбушевалось. Волны высоко поднимались и бились о берег, море как будто прощалось с родным народом.

Когда подъехала последняя подвода, нас погрузили в машины, заполнили до отказа и в сопровождении вооруженных солдат привезли на Симферопольский вокзал. Люди с узелками в руках метались по вокзалу, искали родных и близких, выкрикивая имена. Затем подали товарный состав и послышалась команда: “По вагонам!”. Нас как скотину грузили в вагоны, заполняя по 60-70 человек в каждый, закрыли двери на засов. В вагоне было очень тесно, душно, стояла страшная вонь, мучила жажда. Маленькие дети плакали, просили кушать, пить, в туалет, но никого никуда не выпускали.

Наконец, поезд тронулся, и под стук колес люди притихли, поникли. Грудные дети жадно сосали грудь, а мамы смотрели в никуда, со страхом думали о будущем.

В пути кормили не регулярно, в основном давали баланду, хлеб и сухую рыбу, в то время, как воды для питья не хватало.

Когда поезд останавливался, старики и мальчики бежали в одну сторону, женщины и девочки в другую – так разрешался вопрос с туалетом. Было большим счастьем, если неподалеку была вода.

О медицинском обслуживании и речи не могло быть. Люди пили воду с водоемов и оттуда запасались впрок. Воду кипятить возможности не было. Люди начали болеть дизентерией, брюшным тифом, малярией, чесоткой, вши одолевали всех. Было жарко, постоянно мучила жажда.

Умерших оставляли на разъездах, никто их не хоронил. Такие ужасные нечеловеческие условия были предусмотрены властями, чтобы как можно быстрее истребить, уничтожить крымских татар, как ненужную нацию. За это не наказывали, а наоборот, поощряли.

На 23 сутки нас привезли на станцию Асака, город Андижан (Узбекистан). Измученные, утомленные люди, наспех покидали вшивые и вонючие вагоны, надеясь, что где-то могут помыться, переодеться, и, наконец, лежа поспать. Нас опять грузили и развозили, размещали в пустые бараки, конюшни, скотные дворы. Было лето, и мы на пол стелили солому, камыш, обустраивая свой ночлег. Всем хотелось помыться, избавиться от вшей. Эта проблема решалась на улице: ставили два кирпича, делали оджакъ (камин), разводили огонь, грели воду, огораживались тряпками и купались. За санитарным состоянием следили наши старейшины, советовали кипятить воду и только потом пить, не кушать зеленый урюк.

Затем власти нас переписали и распределили в отделение №1 совхоза “Горняк” Ташкентской области. До 1957 г. свободное передвижение по району, области было категорически запрещено, только с разрешения коменданта можно было съездить к родственникам. Ежемесячно взрослые ходили отмечаться в комендатуру.

Отношение местных жителей было разное: одни сочувствовали, другие ненавидели, обзывали “продажными”. Это часто приводило к конфликтам.

Начиная с 1954 г., стали выделять пустые дома, квартиры, участки для строительства дома.

Основные виды работ – это разнорабочие. Работали, в основном, на хлопковых полях, в саду, виноградниках, фермах, конюшнях. У детей летних каникул не было, они тоже, наравне со взрослыми работали. Работать заставляли всех – и детей, и стариков. Выходных не было. Маленькие дети оставались дома одни. Моя 5 летняя дочка Диляра умерла от ожогов, не успела вовремя доставить ее в райбольницу.

Дети обучались в школе на русском языке. Разговаривать на родном языке учителя не разрешали. При поступлении в техникумы, институты, крымских татар старались не принимать.

   

БАЗИРОВА (Языджиева) Саре Усеиновна, родилась 18 сентября 1930 года в дер. Корбек Алуштинского района.

Отец – Усеин Асан Языджиев, 1887 г.р., учитель, был репрессирован и умер в лагере. На момент депортации наша семья состояла из: мамы – Ребия Языджиева (1900 г.р.), братьев Сеитджелил (1923 г.р.), Исмаил (1926 г.р.), Сали (1927 г.р.) и я.

17 мая 1944 года я находилась в гостях у родственников – Айше Тюменовой, проживавшей в гор. Симферополе по улице Краснознаменной, 46.

В тот вечер мы с сестрами Зейнеп, Зибиде, Зекие вышли на улицу Севастопольскую и увидев много новых машин, испугались и вернулись домой. Вслед за нами зашли двое военных, один в белом кителе, другой – солдат с автоматом. Они начали заполнять анкету на каждого члена семьи. Офицер сказал: “Возьмите ценные вещи и выходите”. Было около 12 часов ночи, когда он ушел. Остался солдат. В этом дворе жили 4 крымскотатарские семьи. У тети Айше была старая мать – 90 лет, у другой соседки были больные ноги, ее два сына воевали на фронте.

К двум часам ночи подъехала машина и всех загрузили в нее. Шел дождь. Все плакали. Когда я попросила военных отправить меня к маме в деревню Корбек, мне ответили: “Садись, на станции все встретитесь”. Нас сопровождали вооруженные солдаты.

На вокзале подвезли к последним вагонам эшелона, поставили доски от машины к вагону и загрузили прямо в вагон. На вопрос какая это станция, нам ответили: “Къаракъыят”.

С собой у меня было только старое пальто. В 5 часов утра наш состав тронулся и мы попрощались с Родиной.

В вагоне было 76 человек. Воды и туалета не было. Медицинскую помощь никто не оказывал. По пути, в Казахстане, в нашем вагоне умер дедушка Эмир-Сали из Симферополя. Его вынесли и положили вдоль железной дороги. Я видела, как одна женщина подошла и прикрыла его белым платком. Поезд тут же тронулся. Кормили один раз – суп с пшеном и сушеной рыбой.

На 13 сутки мы прибыли на станцию Шарихан Узбекской ССР. Всех загнали в баню. Не могу забыть, как сильно плакали пожилые мужчины Гъани агъа и Мустафа агъа.

Место депортации – колхоз “Большевик” Чинабадского района Андижанской области. На нашу семью из 11 человек дали одну комнату, куда от вшей и блох невозможно было зайти. Спали во дворе, утром всех погнали на работу (собирать ячмень). Среди работников я была самая младшая – мне тогда было 14 лет. Вместе со всеми сдавала норму. Каждый вечер, после работы, нас сопровождал узбек с черной повязкой на глазу. Он ехал верхом на лошади с плеткой в руках (на случай, если вздумаешь нагнуться и подобрать с земли пару колосков пшеницы или ячменя).

В 1946 г. я получила паспорт и тоже со всеми спецпереселнцами ходила каждый месяц на подпись в комендатуру. Стоя в очереди, каждый раз я подписывалась под словами: “Кто отъедет на 3 км от места жительства – 15 лет каторги”.

Обучалась в школе на русском языке. Мама умерла по болезни в 1986 году.

Сейчас проживаю по адресу: Симферопольский район, село Софиевка, улица Центральная, 62.

   

БАРИЕВА (Асанова) Сафие Аджиасан-къызы, родилась 19 сентября 1932 года в гор. Евпатория.

С первых дней Великой Отечественной войны моего отца – Аджиасана Аметова забрали в армию, где он пропал без вести.

17 мая 1944 года я была в гостях у тети в дер. Кучю, на следующий день мы собирались поехать к нам. Рано утром, еще было темно, к нам в двери сильно постучали. Когда открыли дверь – на пороге стояли вооруженные офицер и два солдата. Они сказали, чтобы мы в течение 10 минут быстро собрались, нас выселяют из Крыма. Еще сказали, чтобы взяли продуктов на несколько дней и теплые вещи. Я стала плакать и умолять их, чтобы меня отпустили к маме в Евпаторию, но мне ответили, что все татары будут собираться на Сакском ж/д вокзале, там и встретишь свою маму. Тетю с двумя маленькими детьми, меня и двоюродных братьев погрузили в грузовую машину, которая уже была заполнена людьми, негде было даже стоять.

На вокзале стояли товарные вагоны, грязные и вонючие. Нас сразу всех затолкали в вагоны и закрыли дверь на засов. Два дня ехали с закрытыми дверями. Не помню, сколько было людей в вагоне, но помню, что невозможно было протянуть ноги. Маленькие дети все время плакали – хотели пить и есть. Никакого медицинского обслуживания в пути не было, не помню, чтобы давали есть. Когда через 2 суток впервые остановили поезд, тетя нашла кирпичи, железо, сделала наподобие печки и испекла нам лепешки.

Привезли нас на станцию “Голодная степь” Узбекской ССР. Там детей и стариков посадили на двух колесную арбу. Кто мог идти, шли пешком за нами. Привели нас в 1-й совхоз 1-го отделения. Повели сразу же в баню, дали черное, как мазут, мыло. Разместили в одну комнату четыре семьи. А рано утром всех отправили на хлопковое поле, на прополку. В обед раздали баланду и по одной кукурузной лепешке – это был заработок за целый день.

Через 4 месяца меня нашла моя мама, которая тайком пробралась из Самаркандской области, чтобы не поймали коменданты. За то, что я работала на поле, директор дал в виде расчета 2 кг муки и 4 кг пшеницы. Пшеницу мы продали, а из муки спекли лепешки на дорогу. Директор написал маме справку, что она действительно приехала за мной, чтобы по дороге никто не останавливал. Но это не помогло, и на обратном пути нас арестовали на сутки, но затем отпустили. Целую неделю мы добирались до Самарканда. Когда мы приехали в кишлак Челек, бабушка лежала голодная и больная. Через несколько месяцев ее не стало.

В 1946 г. мы с мамой убежали в Джамбай, где мама нашла работу на комбинате. Через 4 месяца мама умерла. Я осталась совсем одна. Сижу, плачу, не знаю, что делать с мамой. Тут подошел мужчина, спросил, что случилось. Он помог похоронить маму и забрал меня к себе домой. Я стала их приемной дочерью, помогала по хозяйству, ухаживала за младшими детьми. Учиться мне было некогда. В этой семье я прожила до 1953 г., пока не вышла замуж.

Сейчас проживаю по адресу: гор. Симферополь, улица Зенитная 72, комн. 518.

   

БЕКИРОВ Бавадин, родился 6 апреля 1932 года в селе Аджы-Менди Ленинского района. Точную дату своего рождения узнал лишь накануне шестидесятилетия.

Не могу точно сказать, как так случилось, но у меня не было никаких документов. Привезли нас в хлопководческий совхоз “Савай” Кургантепинского района Андижанской области. Мой дедушка аджы Менъли-Омер, когда-то зажиточный хозяйственник, вместе с женой, моей бабушкой совершивший хадж в священную Мекку и Медину, умер от голода в 1944 году в Узбекистане. Через год умер отец, младших братьев Сададина и Зиядина отдали в детдом, но и они умерли там от болезней и голода. Сестра Вайде тоже не выдержала страданий. Старшая сестра Насибе на момент высылки училась в Керчи, поэтому она попала в Самаркандскую область. Остались только я и мама. Вскоре мама тоже сильно заболела, и ее забрали в больницу на станцию Грунч-Мазар. Я каждый день собирал в поле вязанку хвороста и менял ее на базаре на одну лепешку. Как самую большую драгоценность привязывал ее на грудь и бежал по шпалам в больницу. Другой дороги я не знал. Иногда мне везло, и я добирался до больницы на товарном вагоне. Потом мы вместе с мамой ели эту лепешку.

Однажды ко мне навстречу вышла медсестра и сказала, что мама умерла, и попросила привести взрослых. Я побежал сначала к одной тете, затем к другой, потом к дяде. Но никто не смог мне помочь. Решил разыскать сестру, которая на днях приехала с односельчанами из Самарканда в соседний колхоз. Пробегав весь день, наконец-то нашел ее. Теперь мы уже вместе побежали в больницу. По дороге встретили самую младшую сестру отца Кенджегуль, которая пошла с нами. В больнице среди сложенных тел нашли маму. Тетя кое-как обмыла ее, завернула в ее же платок, и мы втроем похоронили маму во дворе больницы. Это был самый страшный день в моей жизни.

Хотя учительница всегда хвалила меня за успехи, в школу я уже давно перестал ходить – не было ни еды, ни одежды, ни обуви. Чтобы не умереть с голоду, вынужден был пасти коров, баранов у узбеков. Затем устроился работать в гараж. Сестра тоже работала. Вскоре она вышла замуж, меня же забрали служить в армию. Во время дежурства на посту в 1957 г. в Вологодской области России впервые услышал родную “Хайтарму” и не поверил своим ушам. На душе и радость и надежда на скорейшее возвращение. Но ждать пришлось еще долгих тридцать лет. В армии освоил вождение и после службы работал в совхозе трактористом. Был отличником квадратно-гнездового посева, победителем многих соцсоревнований. Но работал ударно я не за награды, а чтобы поскорее встать на ноги, создать своим детям условия, которых был лишен сам.

Ущемление из-за своей национальной принадлежности я чувствовал на протяжении всей жизни. Еще в детстве, когда я сорвал с дерева несколько абрикосов, хозяин дерева привязал меня на всю ночь на цепь к этому дереву. В армии обзывали и чурком, и предателем. Если бы не умение постоять за себя, вряд ли бы вернулся невредимым. У меня очень много наград за трудовые заслуги, но ни в одном наградном листе, ни в удостоверениях к орденам и медалям фамилия и имя не написаны правильно. Тут и “Бакиров Тавалдин”, и “Багиров Бахауддин”, но только не Бекиров Бавадин. А однажды приехали корреспонденты из “Совет Узбекистони” и “Правды Востока” вместе с директором совхоза Базарбаем Абдурахмановым. Он достал из кармана новенькую узбекскую тюбетейку, в которой меня должны были снимать для газет. Я отказался и сказал, что привык к своей фуражке. Директор хотел насильно надеть на меня тюбетейку, но я сорвал ее с головы и выкинул далеко. После этого мне стало невыносимо работать в совхозе, и я перешел в автобазу шофером.

В национальном движении за возвращение в любимый Крым участвовал с самых первых дней. К сожалению, из-за неграмотности не мог составлять письма, обращения, но под всеми народными документами подписывался, всегда сдавал и собирал деньги для делегатов в Москву. Меня неоднократно вызывали для беседы к начальству и как бы предупреждали, но я неизменно отвечал о желании вернуться в Крым.

В 1989 г. моя мечта сбылась, я вернулся в Крым. От моего родного села остались только камни, поэтому купил домик в селе Ильичево Ленинского района. В 2002 г. Аллах дал мне возможность совершить хадж в святые для мусульман места.

(18 марта 2005 года Бавадин агъа не стало. Алла рахмет эйлесин).

   

БЕКИРОВ Ридван, родился в 1934 году в дер. Уркуста Балаклавского района.

Наша семья состояла из 6 человек: отец – Бекир Курсеитов (1896г.р.); мать – Майе Ваапова (1904 г.р.); сестры Халисе (1924 г.р.), Фатиме (1928 г.р.); Таире (1930 г.р.) и я. У нас в гостях была старшая сестра отца Хатидже Сулейманова (1892 г.р.) из села Айтодор.

18 мая 1944 года около 4 утра к нам в дом ворвались трое вооруженных работников НКВД и с криками: “От имени Правительства СССР вы высылаетесь на неопределенный срок”, приказали покинуть дом в течение 15 минут. Родители успели взять постельные принадлежности и немного продуктов. Сестры взяли кое-какие вещи, я же схватил школьную сумку и наполнил ее книгами.

Мать хотела взять ручную швейную машинку, но офицер начал ее материть и кричать: “Оставь… , а то буду стрелять”. Вывели нас из дома и закрыли дверь на замок. Погрузили всех на телегу и отвезли на край села возле кладбища.

Около 9 утра на сборном пункте нас нашла корова, которую мы отвязали перед тем, как выйти из дома. Она подошла к маме и начала ее лизать. С вымени текло молоко, а из глаз – слезы. Мама обняла свою любимую кормилицу и горько заплакала. Сестра Халисе с разрешения работников НКВД подоила корову, и мы в последний раз выпили молоко нашей коровы.

Там мы простояли, пока не стемнело. Привезли нас на станцию Сюрень, где затолкали в грязные, товарные вагоны. Нас было около ста человек. В вагоне не было ни воды, ни туалета. Нужду справляли в ведро.

Двери не открывали до города Саратова. На станции впервые открыли дверь и предложили суп из соленой рыбы, который был настолько вонючим, что я, хотя и был голодным, не смог съесть. Больше нас не кормили. Каждая семья, как могла, боролась с голодом. На больших станциях мы приносили воду и женщины готовили еду из тех запасов, которые взяли из дома. Медицинского обслуживания не было. На остановках спрашивали: “Мертвые есть?”, если были, брали и выкидывали их подальше от железнодорожного полотна.

В 20-х числах июня мы прибыли в Узбекистан. В вагонах все завшивели, поэтому сначала нас отвели в баню на санобработку. Затем отвезли на строительство Нижне-Бозсувской гидростанции в Ташсельском районе Ташкентской области. Поселили в землянках, где до нас жили заключенные. Жара, пыль, грязная вода подкосили наш народ, началась эпидемия малярии и дизентерии. Мы с отцом охраняли мост, рядом была больница. Каждое утро мы видели, как вывозили десятки трупов. Я свидетель того, что в этой больнице не было ни одного вылечившегося больного.

Люди работали на строительстве канала: копали вручную, носили на себе землю и т.д. В конце октября 1944 г. оставшихся в живых людей распределили по колхозам. Наша и еще шесть семей попали в колхоз “2-я пятилетка”, где председатель Адиль ака распределил по домам колхозников и накормил. Работали с раннего утра до позднего вечера на уборке сахарной свеклы и картофеля. Мы очень дружно жили и работали с узбеками, хотя против нас властями велась пропаганда, будто приедут изменники Родины с рогами на голове и т.д. Родители ходили на подпись в комендатуру. Выезжать за пределы колхоза не разрешалось, за нарушение – наказание 25 лет каторги. Меня в 1949 г. поставили на спецучет, то есть с 15 лет. До 1951 г. жили в домах колхозников, отдельное жилье нам не предоставлялось.

У нашего соседа Ибраим агъа Талипова жена и трое детей умерли в 1944 году, из пяти человек в семье в живых он остался один. У другого соседа Аблаева из семи человек умерло трое (мать, отец, сестра).

Обучались в школе на узбекском языке. В 1954 г. я закончил 10 классов, в аттестате, где указан родной язык, написано узбекский. Хотел поступить в ТашИИМСХ, но без паспорта документы не приняли. Вместо паспорта в комендатуре дали справку, в итоге я не прошел мандатную комиссию. В те годы находили много причин, чтобы крымских татар не принимать в техникумы и институты. В 1955 г. я поступил в ТашФЭИ.

На фото я (слева) с другом Маруфом Махмудовым 23 октября 1947 г.

Мой адрес: село Партизанское, Симферопольского района, ул. Юбилейная 5.

   
Бекирова Наджие, родилась 3 марта 1931 года в дер. Отузы Судаского района. Во время войны жила с бабашукой в дер. Отузы.

Ранним утром 18 мая 1944 года постучали в двери и окна. Вооруженные солдаты приказали, чтобы мы в течение 15 минут покинули дом. Мы взяли с собой лишь небольшой узелок с вещами. Собрали всех жителей – крымских татар на кладбище. Погрузив в грузовые машины в сопровождении солдат с автоматами и пулеметами повезли в гор. Феодосия на ж\д вокзал. Там нас перегрузили в грязные вагоны, в которых возили скотину. Вагоны забиты людьми. Кормили один раз в сутки (давали рыбный суп). Когда поезд останавливался, взрослые выбегали за водой. Медицинского обслуживания не было, умерших людей выбрасывали по дороге в поле.

В пути были 16 суток. Привезли нас в колхоз “Комсомол” Мархаматского района Андижанской области Узбекской ССР. Нас, три семьи, поселили в одну маленькую кибитку. Ездить никуда не разрешалось, передвигаться по району – только с разрешения коменданта. Работали в колхозе, на хлопковом поле. С местным населением первое время отношения не складывались, они называли нас “предателями”, но со временем они нас больше узнавали и все пошло на лад.

Учиться не разрешали, причина одна – крымские татары для всех были изменниками родины.

С первых дней приезда начались эпидемии инфекционных болезней. От дизентерии умерла моя бабушка. Я осталась одна. Хоронить людей по нашим обычаям было не кому. Кого хоронили на узбекском, кого на русском кладбищах. После смерти бабушки я попала в детдом №14 гор. Мархамата. Жила там до 1945 г., потом отправили работать в гор. Андижан на швейную фабрику им. Володарского. Жила в общежитии до 1953 года.

Вышла замуж за Амета Абильвапова, и в 1977 г. решили возвратиться в Крым. Купили небольшой домик в селе Калиновка Ленинского района. Нас не прописывали, не давали работу. Прожили там год. В 1978 г. пережили еще одну депортацию – нас выслали из Крыма за так называемое “нарушение паспортного режима”. На двух автобусах приехали милиционеры и стали вышвыривать нас из дома. Вещи выкинули в старый заброшенный сарай. Нас поддержали соотечественники, их, как и нас с мужем, тоже посадили на 15 суток. Суд проходил в 11 часов ночи. Женщин посадили в КПЗ гор. Феодосии, мужчин – в КПЗ гор. Судака.

После всего этого мы вынуждены были поселиться у моего брата на Кубани. В 1991 г. мы уже второй раз вернулись на Родину.

Сейчас проживаю в селе Мичурино Белогорского района, по улице Степной, 45.

Джалилова (Баталова) Невхизе, родилась 5 января 1931 года с дер. Узунлар Маяк-Салынского района Крымской АССР.

В своей книге “Депортация” известный исследователь, доктор исторических наук Валерий Возгрин так написал о моих воспоминаниях: “Воспоминания Н. Баталовой из Узунлара лучше иных документов передают реальность близкой смерти: ее отец вышел из дому с ведром в руке; “потом узнала, отец хотел накрыть им голову, чтобы не слышать и не видеть смерть детей”. Возможно, кое-кто склонен приписать этот ужас естественной мнительности высылаемых (среди которых, напомним, практически не имелось мужчин зрелого возраста), всеобщему паническому настроению, охватившему народ в то роковое утро. Мы убеждены в противном, поскольку, убедительный повод к уверенности в скорой и неизбежной казни давали сами каратели с красными звездами на пилотках. Тем более, что расстрелами не угрожали, как это было, например, в Узунларе, но их и инсценировали”.

На мой взгляд, красноречивее уважаемого доктора В. Возгрина не напишешь о том действительно страшном утре 18 мая 1944 года.

Сама же я не до конца осознавала весь ужас, видела лишь солдата с ружьем у своей кровати. Ничего не говоря, угрожая оружием, солдаты вывели всю нашу семью (кроме меня, у родителей были еще четыре старших сына), не разрешая ничего взять из дому. Помню, у мамы на руках был лишь небольшой сверток. Нас повели на окраину села, все время подгоняя автоматами.

Вагоны скотские, ужасные, нас загрузили как скотину, целыми семьями. Все сидели в куче. Ни каких элементарных условий – туалета, воды, естественно, не было.

Что касается еды, помню, как в жестяных ведрах приносили что-то жидкое – наподобие супа, какого-то красного цвета, хлеб был как тесто, причем черный. Никакого медобслуживания, разумеется, не было, во всяком случае, людей в белых халатах не помню.

Много не сохранилось в детской памяти, знаю лишь со слов родителей, что доехали до Узбекистана 4 июня. С поезда нас пересадили на грузовые машины и привезли в рудник Лянгар Хатырчинского района Самаркандской области. Строго запрещалось куда-то выезжать из мест поселения, и хотя я была ребенком, регулярно со взрослыми ходила отмечаться в спецкомендатуру.

С 4 июня по 2 декабря 1944 г. жили в сырых и холодных бараках, с коптилками. На работу в рудник (там добывали вольфрам) принимали с 14 лет. Мои 2 старших брата прибавили себе годы, чтобы их взяли на работу на шахту. Отец мой, Батал агъа, потерял свое здоровье на черной работе в шахтах, и очень долго болел.

В школе обучались на русском языке, ехать учиться дальше нам разрешили только после 1956 года, когда отменили комендантский надзор.

Сейчас проживаю в селе Софиевка, пгт. Гвардейский Симферопольского района, по улице Арзы, дом 51.

   
Джелилова (Абселямова) Халиса, родилась в 1929 году в дер. Отаркой Куйбышеского района Крымской АССР.

Отец – Абселям Абселямов 1900 г.р., мать – Алиме Абдураман-къызы, родилась в 1907 г., бабушка – Айше Абдураманова, 1868 г.р., брат Ниязер – 1931 г.р. За 20 дней до депортации отца забрали в трудармию.

18 мая 1944 г. в 6 часов утра в дом вошли вооруженные солдаты и, ничего не объяснив, приказали освободить дом. Взять с собой ничего не разрешили. Всех односельчан собрали на поле, там мы просидели весь день. Вокруг стояла охрана. Мы хотели пить, есть. Солдат с оружием водил детей за водой, взрослым не разрешали. Я пошла за водой и сбежала домой, чтобы взять поесть и что-нибудь из посуды. В доме были солдаты. Многих вещей в доме уже не было.

Вечером на машинах повезли на станцию Сюрень. Там нас продержали до утра. В эту ночь умерла одна девушка 18 лет, тут же на этом месте ее и похоронили. Охраняли нас вооруженные солдаты. Никто толком ничего не понимал, одни говорили, что нас всех расстреляют, другие – что нас всех вселяют.

Подогнали состав – скотские вагоны. В нашем вагоне было 42 человека. Условия нечеловеческие, адские. В туалет ходили на остановках под вагоны, воду просили у машиниста. На одной из остановок одну женщину – Азизе Абдурефиеву –переехал поезд и перерезал ее пополам. Родственникам не дали ее похоронить. Нас кормили какой-то баландой, в основном питались тем, что находили во время остановок, ели сырую картошку. Медицинского обслуживания не было. В дороге все завшивели. Если были умершие в вагоне, на станциях их выгружали, хоронить не давали.

В пути были 20 дней. Привезли нас в гор. Чирчик Узбекской ССР. Выезжать из города не позволял комендантский режим, каждый месяц отмечались у коменданта. Поселили в бараках, в одной комнате жили несколько семей.

Всех отправили работать на стройку. Мне было 14 лет, когда я начала работать наравне со взрослыми. Работать было очень тяжело, не детский это был труд, но нужно было выживать.

Много унижений и оскорблений пришлось пережить. В школу мы с братом не пошли, так как обучение было на русском языке.

В 75 лет вернулась на Родину.

Сейчас проживаю с дочкой в общежитии по адресу: гор. Симферополь, улица Зенитная 72, комн. 305.

   
Зейтулаева (Усеинова) Эдие, 1939 года рождения. Родилась и до депортации проживала в гор. Симферополе по улице Артиллерийская 71.

Отец – Усеин Мемедуллаев, мать – Аджимелек, братья: Исмаил Суин, Рустем, сестры: Усние, Тензиле и Ремзие.

16 мая 1944 г. к нам зашли две женщины делать перепись семьи. Расспрашивали где находятся мужчины и кто есть дома. А на рассвете 18 мая к нам зашли вооруженные солдаты, дали 15 минут на сборы. Потом вывели на улицу и закрыли двери дома. Но сразу нас не увезли, заставили сидеть в кузове грузовика до утра. У мамы грудной ребенок, отец болен. Он сильно плакал, думал, что нас везут на расстрел. Хорошо, что мама успела взять стеганое одеяло и укрыла им папу и братика.

Было светло, когда нас привезли на вокзал. Повсюду кричали и плакали люди. Эшелон отходил, а мама искала в вагоне родных. Ее сестра с семьей и папины родные ехали в том же вагоне. Они попали в Узбекистан, где погибли, не пережив лета.

Перед отъездом солдаты предупредили, чтобы не брали ничего тяжелого и разрешили взять только небольшой узелок. Все время пути – от родного дома до места высылки нас сопровождали вооруженные солдаты. Нас загрузили в скотские вагоны. Воды и туалета не было. Воду набирали на станциях. В дороге не кормили, только помню один раз дали сухой паек: кусочек сала. Папа поменял его на табак. Никакого медицинского обслуживания в дороге не было. Когда кто-то в вагоне умирал, его оставляли на дороге.

В дороге были больше месяца. Привезли нас на Урал, в Свердловскую область, район Тавда, село Парча. Поселили на заброшенной грязной конюшне. Мы всей семьей спали на одеяле, которое мама прихватила с собой. Работы в этом поселке не было и нас повезли дальше, туда, где жили каторжники. Поселок назывался Мурзилка. Все взрослые работали на лесоповале. Однажды отец возвращался с работы, упал и поранил печень. 16 января 1945 г. он умер. Незадолго до смерти очень просил чебуреки. Мама достала жменьку муки и сделала две картофельные чебуреки, но съесть их он уже не мог. Могилу отцу копали целую неделю: разжигали костры, чтобы растопить лед и промерзшую землю.

В гор. Новая Ляля жил мамин брат. Он дал нам вызов, и нам разрешили туда переехать. Там мы пошли в школу. Обучение велось на русском языке. Учиться в техникуме или институте разрешали не всем, только по разрешению коменданта.

Местные жители первое время нас остерегались, оказалось, что им перед нашим приездом сказали, что везут людей с одним глазом на лбу, которые едят детей. Наши соседи, раскулаченные украинцы с Донбасса, помогали, чем могли, жалели нас, давали молока и яиц. Работать на лесоповале было очень тяжело. Не знаю, как мне удалось выжить. Иногда приходилось работать в 50 градусные морозы. Ходили в лаптях, чтобы немного согреться, на них наматывали тряпки. Весь день, с утра до ночи, проводили в снегу. Одна наша знакомая Алиме, угодила под падающее дерево и ударилась головой. Медпомощи не было, она заболела и сошла с ума.

В гор. Новая Ляля мама и сестра работали на бумажном комбинате. Мама работала уборщицей в инструментальном цехе, сестра Усние – на разгрузке вагонов с лесом. Сестра Тензиле, хотя и была маленькая и худенькая, работая в швейном цеху, сдавала двойную норму и занимала первое место в цехе. Но вскоре ее послали на стройку, потому что татарам не разрешали работать в закрытых цехах. На стройке сестра упала с вышки и долго лежала в больнице. Но мир не без добрых людей. Мастер цеха добился, чтобы сестру вернули на прежнюю работу. После болезни сестра вернулась в швейный цех. Сестра Ремзие работала на улице – рубила дрова. Ей только исполнилось 16 лет. Я училась в школе. Так и жили, вернее выживали.

С Узбекистана несколько раз приходили вызовы от папиной сестры, но комендант Каценко разрешение не давал. Он очень золото любил, а его у нас не было, вот он и не шел на уступки. Помню, как заболела старшая сестра и ей срочно надо было ехать в гор. Серов к окулисту. Но комендант не дал разрешение. Сестра все же поехала, а когда возвращалась обратно, ее на станции уже поджидали милиционеры. Посадили не несколько суток, потом отпустили.

В 1954 г. я окончила 7 классов и подала заявление в медучилище, но для этого надо было разрешение коменданта. После смерти Сталина, нам, детям военных, можно было свободно перемещаться. Мы уехали в Узбекистан, а остальные еще до 1956 г. были на учете в комендатуре.

Ныне проживаю в пгт. Новоалексеевка, Генического района Херсонской области,
по переулку 40 лет Октября, 23.

 
Зекирьяев Абдулла, родился в 1936 году в дер. Татарский Ишунь, Акчора-Вакуфского с/совета Старокрымского района Крымской АССР.

Наша семья состояла из трех человек: мамы Эмине (1912 г.р.), меня и брата Абдулваита (1935 г.р.). Кроме этого на момент депортации с нами жили бабушка (1884 р.г.), дядя Абдулфетта Мамедиев (1925 г.р.) и тетя Асине Мамедиева (1928 г.р.). Отец – Зекерья Асанов воевал с первых дней войны, контуженный попал в плен к немцам и при попытке побега был расстрелян.

О депортации мы узнали рано утром 18 мая 1944 г. от вооруженных солдат, которые приказали нам собраться в течение 15 минут. Среди них был один узбек и он сообщил о том, что нас выселяют в Узбекистан. Но мы попали на Урал. Еще он сказал, чтобы взяли самые необходимые вещи. Мы смогли взять только несколько килограмм муки и одежду.

Нас погрузили в машины и повезли в соседнюю деревню Болгарский Ишунь, где около пруда собрали всех жителей – крымских татар. Охраняли нас вооруженные солдаты. Воду пили из пруда, нужду справляли на месте – закрывались вокруг одеялом. Там нас продержали до вечера, потом загрузили в машины и повезли на станцию Ислям-Терек, где всех погрузили в скотские вагоны. Деревня наша была небольшая – одни сражались на фронте, других перед высылкой забрали в трудармию. Поэтому всех односельчан погрузили в один вагон (нас было не более 80 человек).

В пути были около 20 дней. Поезд часто останавливался, но двери открывали не всегда. Никакого медицинского обслуживания не было. Не кормили, давали только по 300 грамм хлеба на человека в день. На длительных остановках (обычно за городом) люди готовили баланду из наспех прихваченных из дома муки и крупы. Доварить успевали не всегда, раздавалась команда: “По вагонам”, все хватали котелки и бежали по своим вагонам. Естественную надобность справляли в ведро, закрывшись одеялом. В дороге все завшивели.

Привезли нас на станцию Нея Костромской области. Посадили в машины и привезли на так называемую “летнюю базу”. От постоянного недоедания люди начали опухать и умирать. В течение месяца умерли двое. После нас перевезли в местечко Глушица Пелеговского с/совета Юрьевецкого района. Недалеко от поселка протекала речка Шомахта, которая была богата рыбой. Выживать стало легче. Мы ловили рыбу, на зиму заготавливали картофель в соседних деревнях. За 10 собранных ведер давали 1 ведро в качестве натуроплаты. Взрослые работали на лесосплаве, зимой на лесозаготовке. Работали и мы, дети, на сезонных работах на сплавном участке. Нас ставили на поворотах речки, чтобы не образовались заторы, отталкивали деревья баграми. За это мы получали 500 грамм хлеба и сухой паек. Нам можно сказать “повезло”. А вот семьи Исмаил агъа и Мемедля агъа попали в пос. Первомайск. Остались там навсегда и сам Мемедля агъа и его сын Ибадулла, дочь Ревиде и их мать. Сумедля Мемедляев (отец бывшего депутата Верховного Совета КрАССР Мемедляева Сервера) и его сестра Решиде нашли нас в Глушице. Они были истощены до предела. Семья Исмаил агъа потеряла троих: ого самого, жену Эмине и дочь Земине. К нам вернулись сыновья Аблямит и Меджит, вернее все, что осталось от них – кожа и кости.

Спасла нас сплоченность и взаимопомощь. Закончилась война, начали возвращаться солдаты. Вот тут-то местные жители и удивлялись: накануне нашего прибытия им объявили, что едут очень опасные бандиты, изменники и т.д., а тут они увидели, что почти в каждой семье имеются фронтовики с орденами, медалями и званиями – от сержанта до полковника.

Стали привыкать друг к другу, работали в одной бригаде, дети начали учиться, правда только в 1946 г. В одном помещении учились три класса, за одной партой сидит первоклассник, за другой – второклассник, за третьей – третьеклассник. Классы организовывались так: знаешь буквы и цифры – второклассник, умеешь читать – третьеклассник. Вскоре к нам приехал мамин брат Абдувели и добился разрешения на выезд в Узбекистан, в колхоз им. Кагановича Пахтакорского района Самаркандской области.

Работали на хлопковых полях, за работу не платили, давали иногда немножко зерна. Зимой все семьей вязали носки, меняли на чашку жугары (сорт сорго). Работали почти круглые сутки: днем собирали коробочки (бутон) хлопка, а до 1-2 часа ночи чистили – извлекали из коробочки вату.

Зимой пошли в школу, взяли нас с братом в 5-й класс. Вскоре стали отличниками. Учились на узбекском языке. Брат с отличием окончил Самаркандский зооветеринарный техникум, затем продолжил учебу в Омском сельхозинституте. После учебы долгие годы работал в Киргизии, считался главным специалистом в Карасуйском районе. Я же, окончив 10 классов, поступил в Ташкентский ирригационный институт. Имею 25 лет преподавательского стажа. Чтобы добраться до места учебы, обязательно нужно было разрешение в спецкомендатуре, а на месте учебы – явиться на подпись. Неявка каралась строго – 10-15 лет тюрьмы или высылки.

Мама работала дояркой в совхозе “Зеравшан”, была награждена правительственной наградой.

В Крым вернулись в 1996 году с женой Февзие Ягъяевой и двумя сыновьями. Старший Ремзи работает на радиостанции “Мейдан”, младший живет и работает в Москве.

Проживаю по адресу: гор. Алушта, улица Хмельницкая 11/20.

 
ИБРАГИМОВА Седика, родилась 5 марта 1932 года в дер. Черкес-Кермен Балаклавского района. Во время ВОВ мама умерла от тифа, отец взорвался на мине. Мы, трое детей остались сиротами. Меня удочерила семья, которая жила в гор. Бахчисарае. Приемного отца забрали в трудармию. Мама в тот день понесла отцу передачу, я осталась дома одна. Ночью в 4 часа кто-то постучался в дверь. Я открыла, стоят 4 вооруженных солдата и говорят, чтобы взяла продуктов на три дня. Я тогда очень плохо понимала русский язык, увидев это, один из солдат достал из-под стола банку масла и булку хлеба, завернул их в тряпку, всунул мне в руки и в ночной рубашке вытолкнул во двор. Вместе с соседями погнали на станцию. Дальше ничего не помню. Очнулась в вагоне, голодная, замерзла. Сколько времени были в пути не помню.

Привезли нас на станцию Бекабад Узбекской ССР. Разгрузили возле сельского совета. Все разошлись по домам, я осталась одна. Переночевала возле конторы. Утром в контору пришел местный житель, увидел меня одну: голодную, грязную, худую, пожалел и взял к себе. Я прожила у них 2 месяца. В этот кишлак приехал дядя, который искал свою семью и увидел меня. Он забрал меня к приемной маме в гор. Алмалык Ташкентской области. Через полгода мама умерла от голода. Опять я осталась одна… Ходила по домам, искала работу, чтобы накормили, дали кусок хлеба. Председатель совхоза взял меня к себе нянькой, потом работала на фабрике.

Все крымские татары ходили на подпись в комендатуру, а меня, почему-то никто не звал и не искал. Тогда я сама пошла и записалась. Но так как не знала ни свою фамилию, ни даты рождения, комендант сам написал мои данные.

Живу по адресу: Алуштинский район, с. Рыбачье, ул. Северная, 20.

   

Ибрагимов Сеитмемет, родился 7 февраля 1932 года в дер. Къоз Судакского района.

Семья наша была большая и дружная: отец – Сеитибраимов Сеитджелиль (1895-1952), мать – Халилова Зейнеп (1899-1957), братья Сеитмамут (1919-1980), Сеитибрам (1924), сестра Эминешерфе (1927-1982), брат Сеитасан (1931-1996), я, сестренки Нурие (1936-1944) и Сафие (1942-1981). Брат Сеитмамут в 1938 году был призван в армию, три года проучился в военном училище, потом началась война, он воевал на фронте. Другой брат Сеитибрам также ушел на фронт с первых дней войны.

18 мая 1944 года в 4 часа утра в дом ворвались трое вооруженных солдат и приказали в течение 25 минут собраться и выйти из дома. Разрешили взять 40 килограмм груза на каждого человека. Мать и отец больные, старшие братья на фронте, мы еще дети, как собраться? Взяли кое-что с собой. Отец говорил солдатам, что на фронте воюют два его старших сына, но ему ответили: “Приедете, там разберутся”.

Собрали всех жителей деревни на кондворе (“Атлар араны”). Простояли там до обеда. Нас никуда не выпускали, оградив вооруженными солдатами. После полудня начали подъезжать машины. Нас закидывали в машины, под ноги бросали вещи, всё смешалось. Один из солдат поднялся в кузов и начал вышвыривать вещи на землю. Отец с трудом поднимал узелки и чемоданы, солдат снова опрокинул их на землю. Маму, больную, вышвырнули в кузов. Так мы ничего и не смогли взять, взяли только одно старое одеяло и два старых пальто – на 7 человек. Корова, телка, 11 барашек, 8 коз, полный дом вещей – всё оставили им – новым хозяевам нашей Родины.

Повезли нас через деревню Таракъташ, там уже никого не осталось. Таракташцев собрали возле кладбища, там были кучи вещей, продуктов, зерна, ячменя, кукурузы. Скотина ходила без присмотра. Такое чувство, как после бомбежки…

К вечеру привезли на станцию Феодосия. Когда начали загружать в вагон, было уже темно, ничего не видно, дождь льет. У одних мешки порвались, у других узелки развязались – ничего не разберешь. Так нас загрузили и закрыли дверь. Внутри были двухъярусные полки. Шум, крики, плачь, дети потеряли родителей, кромешный ад. У меня случайно в кармане оказался кусочек свечки, зажгли, хоть что-то разглядели, нашли своих. Запомнил, что в вагоне было 41 человек.

Рано утром следующего дня проехали Сиваш, все горько плакали, понимая, что увозят с родной земли.

Туалета, воды в вагоне не было. Медобслуживания никакого, даже не спрашивали состояние больных, мы все завшивели. В нашем вагоне умерших в пути не было. В пути несколько раз давали очень соленую, горькую баланду.

В Донбассе состав стоял почти целый день и, внезапно, без предупреждения, тронулся. Многие, в том числе и брат Сеитасан, отстали от нашего эшелона (он пошел искать воду и не успел заскочить в вагон). Мама от горя чуть с ума не сошла. Брат нас разыскал в Узбекистане через 7 месяцев, весь в лохмотьях и с больными ногами.

Через 18 суток нас привезли на станцию Каттакурган Самаркандской области. Выгрузили в парк, повели всех в баню на санобработку. Там еще вдобавок от дезинфекции сгорели вещи многих людей. После этого погрузили в машины и повезли в колхоз Катамин Карадарьинского района. Выгрузили возле колхозного сарая, было нас где-то 700-800 человек. На 2-х колесных арбах приехали реисы (председатели) из близлежащих колхозов – покупатели рабсилы. Так в очередной раз разъединили родных и близких.

Когда мы приехали, в кишлаке никого не было, все попрятались. Местных жителей перед нашим приездом предупредили, что едут дикие, одноглазые люди, продавшие свою родину. Поэтому встретили нас враждебно, только потом отношение к нам изменилось.

Разместили нас в грязные, без окон и дверей, кибитки. В одну комнату – по 2-3 семьи. На следующий же день пришел бригадир, дал неподъемные кетмени и погнал на прополку хлопка.

С нашей семьи на работу пошли отец, сестра и я. Мама с младшими осталась дома. Раз в неделю из райцентра привозили паек – чуть больше одного килограмма муки на одного человека за неделю работы. Работали без выходных по 19 часов в сутки. Проработал так 9 лет, работали как рабы, да мы и были ими на чужой земле. Если один день не вышел на работу или опоздал – приезжал участковый из района, реис, бригадир на коне, выгоняли вперед и избивали плеткой всю дорогу до работы.

Раз в месяц ходили в контору к коменданту отмечаться. И то, после работы, стояли в очереди до 1-2 ночи. Комендантом у нас был Аминов – жестокий и бессердечный человек. Две его родные сестры были медработниками, на их совести много загубленных жизней. Они делали уколы, и за одну ночь здоровые люди умирали.

В нашей семье первой заболела, не выдержав 40-45 градусной жары, и умерла сестренка Нурие. Отец работал зимой на конюшне, простудился и умер в 1952 г. В первые же дни после приезда мы все переболели дизентерией, пили грязную воду прямо из арыков, на дне пиалы оставался слой грязи.

Брат Сеитмамут воевал в особом отделе. При боях на Курской дуге был в разведке и попал под минометный обстрел. Раненым попал в госпиталь, где ему ампутировали ногу. Службу продолжил в Военном трибунале. В 1954 г. демобилизовался и сразу приехал в свою родную деревню Къоз. Местные русские рассказали куда попали в депортацию жители села. Так он нас и нашел. До этого искал по фамилии Сеитибраимовы, но наши фамилии исказили, написали Ибрагимовы.

Учились мы в узбекской школе. В 1945 г. нашей семье должны были дать 900 рублей ссуды. Но вместо денег дали козленка, который вскоре сдох. Эту ссуду выплачивали всей семьей вплоть до 1954 года, так и не выплатили до конца, долг мне списали.

В 1974 г. вместе с женой Урие и 6 детьми вернулся на Родину. Купил дом в селе Батальное Ленинского района. Местные власти, узнав, что мы поселились здесь, приняли меры к нашему выселению. И только благодаря брату Сеитмамуту, занимавшему в то время в гор. Горьком ответственный пост, нас оставили. Но еще долгое время не прописывали.

Мой адрес: Ленинский район, село Батальное, улица Школьная, 56.

   
Идрисов Эскендер, родился 1 мая 1930 года в дер. Байгельды.

Мои университеты
Было около пяти утра 18 мая 1944 года. В дверь дома Идрисовых в селе Ханышкой постучали солдаты. На сборы времени не дали. Во дворе стояла машина, в которой находились старики, женщины и дети. Люди испуганно жались друг к другу. Никто ничего толком не понимал. Многие решили: ожидается бомбежка, их спасают. Но вскоре им прочли постановление о выселении. “И тогда, – вспоминает Эскендер Идрисов, – моя мама Мерьем запела. Голос у нее был сильный, чистый, а песня грустная. У татар, между прочим, все песни жалостливые, скорбящие. Как и судьба самого народа. А мама ведь хотела подбодрить людей”.

Восемнадцать голодных суток в черном, душном товарняке стали вторыми жизненными университетами Эскендера. Если первыми считать гитлеровскую расправу над жителями Евпатории после неудачного советского десанта, из-за которой отец ночью повел семью через лиман. Думали, в селе безопаснее, но страшная беда пришла оттуда, откуда ее никто не ждал. И вот их везут, как скот...

Иногда Эскендеру чисто по-человечески хочется, чтобы вечная боль оставила его сердце, ушла. Но цепкая память хранит все до мельчайших подробностей: вынужденные остановки в казавшейся бескрайней степи, чтобы у полотна сбросить умерших; опрокинутое безжалостным сапогом варево с чудом раздобытой вездесущей ребятней на глухом полустанке буржуйки; дрожащие руки матери, пытающейся лаской отвлечь четырехлетнего братишку от мыслей о еде, саднящая сердце боль, разъедающая глаза слепнущего отца.

Через 18 суток уцелевших прямо из поезда на станции Милютинская погрузили в машины и ночью привезли в горы. Кругом одни камни. Ни деревца, ни избушки. Они сами выдолбили что-то наподобие окопов. Со временем каждой семье выдали по пять горбылей. Так появились крыши. А зима выдалась необычайно суровой для тех мест. Узбеки сердились: это вы с собой привезли. А что на местных обижаться? Им внушали, что татары – нелюди, крадут детей, бог знает, чем питаются, у некоторых – хвосты. Это потом многие узбеки стали их друзьями. А сначала было, что и били смертным боем подростков, насиловали девчат...

Так вот, ночью привезли, а утром солдаты повели на работу – дробить камни. Брат шепчет: “Беги, Эскендер, мал еще, загнешься! Беги!”

А куда бежать? Кругом горы. Отбежал километра на два. Видит – глубокий котлован, а внизу копошатся женщины. Подошел мужчина-калека. Спрашивает. А как понять, если только свой язык знаешь? Тут женщины разом заговорили: “Раис, раис”. Подумал: “Рис!” А он очень хотел есть. Теперь, решил, не пропаду. У них, видно, внизу склады с рисом. Но тут подошел еще более покалеченный мужчина. Оказалось, что это о нем говорили, по-узбекски “раис” – председатель. “Татарчонок? – изумился начальник. – А я у вас до войны отдыхал в Евпатории. Хочешь работать? Возьмем. Да ты не бойся”.

Эскендеру доверили ишака. Он грузил на него мешки с щебнем, песком, который промывали в желобах женщины, добывая вольфрам. 18 раз за смену нужно было опуститься вниз и подняться наверх. И все босиком. Обувь была роскошью.

– Через полтора месяца, – вспоминает Эскендер, – мне выдали бумажку с цифрами. Это, сказали, все, что ты заработал. Я посмотрел на нее и заплакал. “Вон домик, ты иди туда”, – подтолкнули сердобольные женщины.

– А, крымчонок! – приветливо встретил русоволосый мужчина. – Выбирай, что хочешь.

– Хлеба! – сказал я.

Он дал буханку, которая весила около пяти килограммов.

– Еще что?

– Хлеба!

Так я получил четыре буханки. “Знаешь, что, – сказал русоволосый, – иди домой и приведи с собой старших”.

До дому было километра полтора, но я с трудом донес хлеб. Мама заплакала: неужели украл? А когда поняла, что это мой заработок, заплакала еще больше. Так я в 14 лет стал кормильцем семьи.

В марте 45-го года я первым в семье заболел кровавой дизентерией. Ни лекарств, ни денег. Спасли врачи местной больницы. В больнице во сне я увидел маму. Проснувшись, решил, несмотря на уговоры врача, идти домой. Это было 29 марта. Оказалось, что мама и младший братишка тяжело болели. В доме ни крошки. Я побежал в свою артель к новому председателю Петру Спиридоновичу Лобанову. Стою, глотаю слезы и не знаю, как сказать. Просить взаймы? Ведь болел – не заработал. Но председатель все понял. Обнял за плечи: “Пойдем, сынок!” Привел к себе домой, насыпал килограммов пять кукурузы. Вроде бы невелик вес, я еле донес. Кукуруза спасла жизнь, но не всем. 2 апреля умерла мама, а еще через два дня – младший братишка. На помощь звать было некого. Были случаи, от дизентерии умирали семьями. Мы с братом сами выкопали могилу среди камней.

Но жизнь продолжалась. Я быстро понял, что погонщик осла – это не специальность, и стал просить научить меня стоящему делу. Оно нашлось. Я стал мастером буровых работ. Со стороны, наверное, это выглядело смешно. Чтобы дотянуться до рычага, приходилось подставлять ящик. Комиссия пришла: “Это что у вас за пацан?” “Не пацан, – отвечает начальник разведки, – а лучший мастер буровых работ”. А я действительно хорошо определял на слух категорию породы.

Постепенно мы становились на ноги. Вечерами я учился. Да так втянулся, что сначала школу окончил, а затем техникум, институт! И мы, братья Идрисовы – старший, средний и я, стали ведущими специалистами на шахте, уважаемыми людьми в своих трудовых коллективах. К тому времени в нашем поселке, что вырос на камнях, построили горно-обогатительную фабрику, электростанцию, рудник, строительное управление...

У меня было много друзей – Витя Фомин, Борис Маслов, Николай Солопов… Они даже наш язык выучили.

А в Мелитополе меня ждала судьба. Получаю письмо такого содержания: “Мы Идрисовы. А вы?” И ни слова больше. Ну и шутки, думаю, у девчат пошли. И письмо порвал. Но через, месяц приходит второе, в котором дочь двоюродного брата из Мелитополя просит уточнить, действительно ли мы ее родственники. Прихожу как-то со смены, а мои: “Тише, гости спят”. Выходят заспанные моя племянница и ее тетя со стороны матери – Вера. Так я познакомился со своей будущей женой. Мы еще долго переписывались. Она, звала меня в Мелитополь (тут похоронен ее отец), а я в Узбекистан (здесь могилы моих родных). Но конец нашему затянувшемуся диалогу положил мой отец. Он сказал: “Езжай к ней”. А слово отца в татарской семье закон.

Сейчас в Мелитополе живут старший брат, сестра. Второй брат – под Симферополем. По возможности собираемся вместе. И тогда вспоминаем. В Узбекистане прошла наша молодость. Там мы тяжким трудом в муках обрели себя вопреки всему, и нашли друзей. А издевательства – разве только мы прошли через них?

Нет, я не приемлю слов: русское небо, украинское гостеприимство. Как бы ни хотели разделить нас политики, но небо у нас одно, а гостеприимство не только украинская черта. В этом меня убедила жизнь, мои университеты. А боль, она навсегда останется со мной. Но я стараюсь ее никому не показывать, потому что это негоже мужчинам. Так учил отец. А он был мудрым человеком.

(К сожалению, уже год как не стало Эскендер агъа Идрисова. Алла рахмет эйлесин). Н. Чипигина, М. Идрисова (из газеты “Мелитопольские Ведомости” от 17 мая 1997 г.)

   
ИЗМАИЛОВ Сеитмамут, родился в 1934 году в дер. Токлук Судакского района. Отец – Сеитсмаил Ганиев 1886 г.р., мать – Айше Сеитсмаилова 1888 г.р., брат Барий 1913 г.р.

18 мая 1944 года в 12 часов ночи в дверь сильно постучали. Когда открыли, вошли двое вооруженных солдат и начали кричать: “Давайте быстрее собирайтесь, 15 минут на сборы. Вас выселяют за пределы Крыма”. Что соберешь за такой промежуток времени? Мы успели взять немного муки. Все плакали, солдаты же выгнали нас из дома и запечатали дверь. Вместе с соседями посадили на бричку и отвезли на место сбора – сельское кладбище. Тут собрали всех жителей – крымских татар и окружили военными. Затем погрузили на грузовые машины и в сопровождении двух вооруженных солдат отправили на станцию города Феодосия.

Вагоны были грязные, нас запихали в них и закрыли дверь. В вагоне было около 40 человек, душно, дышать невозможно. Туалета не было, вместо него использовали ведро. В дороге нас не кормили. Медицинского обслуживания не было. Умерших сбрасывали на рельсы.

Не помню, сколько дней были в пути. Привезли нас во 2-е отделение совхоза Дальверзин-1 Бекабадского района Ташкентской области. До 1956 г. выезжать за пределы отделения без разрешения комендатуры не разрешалось. Каждую неделю ходили на подпись к коменданту.

Никакой помощи от представителей власти в местах спецпоселения не видели.

Отец умер от голода. Жили в развалившихся кибитках, землянках. С утра до ночи работали на хлопковом поле.

Учились в школе на узбекском языке. В те годы крымским татарам не разрешали учиться в техникумах и институтах.

Старший брат Барий с первых дней ВОВ ушел воевать на фронт, был ранен, лечился в госпитале. Он не знал, что всех крымских татар выселили из Крыма. Искал нас по всей Ташкентской области. Умер на Родине, в 1997 г.

Мой адрес: Алуштинский район, с. Изобильное, ул. Виноградная, 54.

 
КАДЫРАЛИЕВ Осман, родился 8 марта 1929 года в дер. Тувак Алуштинского района.

Наша семья состояла из отца, матери, сестры и меня.

18 мая 1944 года в 4 часа утра в дом вошли вооруженные солдаты и сказали: “Выходите, возьмите с собой еду на три дня. Потом вернетесь”. Времени на сборы не дали. Мы, сонные, не могли понять, что происходит. Успели только одеться и взять кое-что из продуктов. А какие продукты могут быть в только что освобожденном от фашистов деревне? Под конвоем трех солдат мы пришли на центральную площадь. Там собрали всех жителей – крымских татар и продержали весь день до прихода машин. Загрузили в грузовые машины, сесть мест не было, ехали стоя. Привезли нас на станцию города Симферополя. Подъехали вплотную к вагону и людей перегрузили в них.

Вагоны были набиты людьми. Ни о какой воде или туалете не было и речи. Не помню, чтобы нас в пути кормили. На остановках все люди бежали в поисках воды и туалета. Медицинского обслуживания не было. Умерших выбрасывали из вагона.

В пути были 18 суток. Привезли нас на станцию Массальский Ферганской области Узбекистана. Загнали в огромное помещение, без крыши. Нас всех – женщин, стариков, детей, раздели догола. Обработали нашу одежду, ведь мы все завшивели, пока доехали. После дезинфекции все стали искать свою одежду, как это было унизительно…

Погрузив на арбы, привезли в кишлак, где поселили в одну комнату по несколько семей. На следующий день погнали на работу косить пшеницу. Местные жители вначале нас боялись, затем мы подружились с ними. Ежемесячно ходили на подпись в комендатуру. Передвигаться по району нам запрещалось, даже в соседний кишлак нельзя было ходить. За нарушение режима арестовывали на 15 суток. Ни о каком строительстве не было и речи, люди думали, как прокормиться.

После приезда через неделю умерла мама, в пути она упала и сильно ударилась головой, постоянно жаловалась на головную боль. Ей было всего 35 лет. Отец умер через полгода от голода. Если находил еду, отдавал нам с сестрой, сам ничего не ел.

В школу мы не ходили, думали лишь о том, как заработать на кусок хлеба. Через 3 года поступил в ремесленное училище, по окончании меня забрали работать в Ташкентскую область. И так потихоньку я поднялся на ноги.

Живу по адресу: Алуштинский район, с. Рыбачье, ул. Северная, 20.

   
Кадырова Ленура, родилась 29 июня 1939 года в гор. Бахчисарае. Семья состояла из: отца – Кадыра Джемилева (1907 г.р.), матери – Зибиде Сефершаевой (1914 г.р.), сестры Халиде (1933 г.р.) и меня.

Жили мы по улице Новороссийской 21 (сейчас это ул. Македонского, 45). В начале войны папу призвали в армию, затем из-за недостатка шоферов, начальство отозвали его. Итак, войну мы провели с папой, на иждивении которого была его сестра-вдова с пятью несовершеннолетними детьми. Дом был большой и располагался недалеко от вокзала, поэтому немцы забрали его под контору. Почти всю войну мы провели в окопах и в горах. Пережили оккупацию, выжили и вернулись в родной дом.

18 мая 1944 года папа рано утром пошел косить траву для скотины. Мы еще спали. Проснулись от шума и увидели, как три вооруженных солдата кричат на маму. Ничего не подозревавший отец вернулся охапкой травы. Солдаты направили на него автоматы и крикнули: “Давайте быстрее собирайтесь – вас вывозят”. Мы перепугались, думали, что нас повезут на расстрел. Ничего с собой не взяли. Повели на вокзал, а там уже много людей, никто ничего не понимает. Один из солдат подошел к тете и сказал: “Вас увезут отсюда, убивать не будут. Живешь близко, иди что-нибудь возьми на дорогу”. Папа взял меня, сестру и мы побежали домой. Он взял у соседей тачку, мы загрузили имевшуюся одежду, кастрюлю жира и немного крупы. Когда вернулись на вокзал, там уже в вагоны загоняли плачущих детей, стариков, женщин. Вслед за нами побежала любимая козочка сестры и собачка. Сестра плачет, что не оставит козленочка. Пришлось взять животное и сесть в переполненный вагон. Люди плачут. Старики молятся. Собаки, скотина бегут за хозяевами, кричат. Кромешный ад. Наш вагон закрыли, все сидят на корточках, встать невозможно. Я захотела пить, плачу. Папа, выпросив у кого-то баночку, набрал с лужи водичку, но я ее не могу пить. Отец стал просить солдат, которые нас охраняли, дать ребенку глоток воды. Вдруг с крыши вагона полилась водичка, взрослые посмотрели и поняли, что это была моча: солдаты с крыши мочились прямо на наши головы…

Не помню, сколько дней мы были в дороге. Не хватало воздуха, воды, туалета нет. Папа в дороге зарезал козленка и повесил через окно. На следующей же остановке его уже не было. Люди начали умирать от голода и эпидемии. Трупы выбрасывали на остановках или через окно. Кормили нас раз в сутки какой-то похлебкой, которую невозможно было есть. Когда папа полез в мешок разобрать вещи, то увидел, что он полон “игрушек” (остатки битой посуды, тряпочные куклы и т.п.) – это мы с сестрой взяли в дорогу. Он все выбросил.

Привезли нас в Узбекистан, на станцию Джамбай. Когда открылись двери вагона, мы увидели, что нас встречает толпа вооруженных лопатами, кетменями людей. Это были местные жители, которых предупредили, что едут рогатые людоеды. Но когда начали выходить люди с Коранами в руках, они поняли, что мы единоверцы и не тронули нас. Нас погрузили на грузовики и повезли в колхоз им. Ахунбабаева. На 13 человек дали одну комнату – черная-черная, без окон, дверей, пол земляной, глиняная крыша, посредине “сандал” – печка. Маму в “комнату” затащить не смогли: “Не хочу в могилу живьем”. Так мы всю ночь стояли на улице. Кругом воют шакалы. Утром папа пошел к бригадиру, отдал ему часы с руки и получил взамен двухколесную арбу, но с возвратом. Мы с мамой сели на эту арбу, сестра толкала сзади, папа запрягся. По колено пыль, жара 50 градусов, обуви нет, ноги горят...

Так мы приехали в райцентр. Папа добился места в большом бараке – коровнике. Там жили полсотни семей. Все завшивели. Началась эпидемия тифа, дизентерии, малярии. Каждый день несколько трупов. Хоронить было некому. Могилы слегка засыпали землей, а наутро шакалы сгрызали трупы, и оставались только обглоданные кости. Были случаи, когда из-за одного яблока местные отрубали головы “пришельцам” кетменем.

Шоферов тогда не хватало, и папа устроился на работу в МТС. Жить стало легче. В 1945 г. мы переехали в гор. Самарканд. Сестра не смогла продолжить учебу, а я пошла учиться в русскую школу, не зная по-русски ни слова. Была примерной ученицей. Закончив а 1957 г. среднюю школу, поступила в Самаркандский госуниверситет на иностранное отделение филологического факультета. Училась хорошо и не чувствовала по отношению к себе национальной вражды.

Проживаю по адресу: город Симферополь, переулок Трамвайный, 16.

   
Карабаш Ибраим Мухтар, родился 2сентября 1924 году в дер. Корбек Алуштинского района.

Наша семья состояла из 12 человек: бабушка, дедушка, отец, мать, две сестры с детьми, я, сестренки и братишки.

В начале мая 1944 г. по домам ходили солдаты и проводили перепись людей и имущества. На вопрос для чего, они отвечали, что проводят перепись населения.

В 5 часов утра 18 мая нас разбудил стук в дверь. По спискам проверили все ли дома и приказали, чтобы за 15 минут собрались, взяли еду на 3-4 дня и вещи, которые можно будет унести с собой. Все растерялись. Дети плакали, не хотели вставать, одеваться. Мы не знали, за что хвататься, все валилось из рук. Из вещей ничего не смогли взять. Да и что можно взять за 15 минут, когда у нас на руках шесть маленьких детей, старики? Солдаты вытолкали нас из дома, а один из них ударил меня прикладом. Повели пешком к горке, где находились табачные сараи и окружили. Мы просидели под солнцем весь день. А когда стемнело, подъехали машины. Нас погрузили и отвезли на ж/д вокзал гор. Симферополя. На вокзале погрузили в грязные вагоны (наш был из-под цемента). В нашем вагоне было 68 человек. Не было места, чтобы прилечь. Двери вагонов закрутили проволокой. Каждый вагон охранял вооруженный солдат.

В вагоне духота, вонь, не было ни воды, ни туалета. Люди умирали в пути от голода и болезней. Хоронить их не могли, оставляли на стоянках поезда. Не выдержав таких испытаний, одна женщина сошла с ума. Медицинского обслуживания не было. Всего два раза за всю дорогу давали хлеб, суп взять не могли, так как ни у кого не было ведра.

Вот в таких нечеловеческих условиях на 18 день нас выгрузили на станции Красногвардейская Самаркандской области Узбекской ССР. После выгрузки под охраной отвели в баню. Пока вещи дезинфицировали от вшей, мы стояли голые целый час, переодеться было не во что. Потом распределили по колхозам. Наша семья и еще человек сорок попали в колхоз “Октябрь” Гульбулатского района. От станции нас гнали пешком 16 км. Жара, наступить на землю невозможно, ноги горят, пить нечего.

Нашу семью поселили в какой-то полуразвалившийся сарай. Спали на сене, одеял, ложек, мисок не было. Через два дня нас погнали на поле собирать пшеницу. В обед давали по одной лепешке. Местным жителям власти о нас рассказывали ужасные вещи. Люди в первое время шарахались от нас, как от прокаженных. Воду для питья из колодцев не давали. Воду брали из водоемов, где пили коровы, лошади, собаки. В результате, крымские татары почти поголовно начали болеть дизентерией, малярией, тифом. Умирали чуть ли не семьями. В нашей семье умерли шесть человек. Переезжать с места на место нам не разрешали, каждый день – утром и вечером мы отмечались в комендатуре. И так до 1954 года.

Ни о какой учебе тогда не думали, только через многие годы стали учиться, но клеймо “предатели, изменники” всегда висело над нами. После получения паспортов, нам не разрешалось возвращаться на Родину, в Крым.

Дети обучались на русском или узбекском языках.

Проживаю по адресу: Алуштинский район, село Изобильное (Корбек), улица Горная, 27-а.

   
Караева (Асанова) Эдие, родилась 10 апреля 1942 года в дер. Биюк-Озенбаш Куйбышеского района.

Семья наша была большая и состояла из матери, отца и нас 6 детей – 5 девочек и мальчик (20, 12, 8, 6, 4, 2 лет соответственно). Родное село в годы Великой Отечественной войны было сожжено немцами, поэтому мы перебрались в дер. Акъчокъракъ. Когда пришла освободительная Советская армия, радости не было предела. Все начали переселяться из окопов в дома. Отец остался дома, когда мама пошла за детьми в окоп, я была еще в качалке. В дом постучались солдаты и попросили у отца водки. Спиртного в доме не было и отец вынес им яблок. Разозлившись, что не принесли водки, солдаты застрелили отца и ушли (это видел сосед-парнишка и рассказал как было дело). Когда мама вернулась с детьми, отец лежал на пороге дома мертвый. Во время оккупации, родители помогали партизанам (мама каждый день пекла хлеб и два партизана приходили за ним).

Мама осталась одна с детьми на руках: пять девочек и 8-летний сын. Хотя село наше было сожжено, люди ходили туда обрабатывать землю. И мама со старшей дочкой Назлы и сыном Якубом каждый день ходила за шесть километров в Биюк-Озенбаш работать на участке. Якуб очень уставал и попросился остаться у тети, которая с мужем жила в шалаше (у них не было детей). 17 мая 1944 года мама оставила сына у сестры. А на следующее утро, в 5 часов два солдата с автоматами в руках разбудили нашу семью и объявили о высылке. Приказали срочно собраться, дали на сборы 15 минут. Мама едва успела собрать детей, схватили что было под рукой и покинули дом. Нас на машинах привезли на станцию Сюрень. Здесь, на станции, брат бегал от вагона к вагону, искал семью, но не нашел нас. Сестра Назлы встретила тетю, та сказала, что все равно всех везут в одно место, пусть Якуб будет с ними. Но эшелоны разъехались по разным направлениям. Тетя попала в Костромскую область, а наша семья – в Марийскую АССР. Долгие десять лет мы не видели друг друга.

Наш вагон был переполнен людьми. Мы, дети, спали на верхних нарах. Туалета не было. Старшие справляли нужду на остановках, а нас, детей, держали в окошечко. Воды не было, на остановках, кто помоложе бегал за водой (если имелась какая-нибудь посуда). Несколько дней ничего не давали есть, каждый делился чем было. Потом один раз в сутки выдавали похлебку.

Медицинского обслуживания не было и в помине. Умерших оставляли на дороге, похоронить по-человечески не было возможности.

В пути мы пробыли 22 дня. Наш состав прибыл на станцию гор. Чебоксары. Там всех высадили и повели на пристань. Шли пешком. Мама меня несла на руках, остальные сестры – 4 годика, 6 , 12 и 20 лет от усталости едва шли и плакали. Мама все боялась растерять детей и все время умоляла, чтобы не отставали. На пристани нас загрузили на баржу и по реке Волге переправили на другой берег. Там опять загрузили в вагоны, в которых возили лес. На каждом участке поезд останавливался, чтобы высадить в нужном количестве рабочую силу. Наша семья состояла из детей, поэтому нас никто не хотел брать. Так мы доехали до конечного пункта назначения. Эта была таежная глушь, где не жили люди. Нас, несколько семей высадили в большой пустой барак. На седьмой день приехало начальство выбрать рабочих и мы остались одни. Тогда наши соотечественники (мама всю жизнь вспоминала с благодарностью семью Мемет-ага Чаган) стали просить за нас, потому что остаться в этой глуши – неминуемая гибель для нас. Кое-как уговорили и нас со всеми привезли на участок “Орехово-Яр”. Там поселили в большую пустую комнату в бараке. Мама и старшая сестра на следующий же день пошли работать. Работали на лесозаготовке. Рано утром уходили и поздно вечером возвращались. Ходили пешком – 8-12 километров. Мы, дети, целый день оставались одни в бараке. Занимались по хозяйству, старались как могли: заготавливали дрова на зиму, пасли козочек. Все это легло на наши детские плечи. Мы рано повзрослели, играть не хватало времени, даже когда учились в школе, у нас на первом месте были домашние дела. В первый же день нашего приезда, местные жители попрятались в своих домах, так как ожидали увидеть чудовищ. Но потом, когда разглядели нас, стали общаться. Когда мы, дети, вышли на улицу поиграть, первое что мы услышали от соседского мальчика – предатели! Оскорбления были очень частые, от жильцов до директора школы. А мы, дети, даже не понимали, что это за слово. Мы и русского языка не знали толком.

В старом бараке мы прожили 5-6 лет, затем на его месте построили новый, по одной комнате, но с отдельным входом. И там мы прожили до переезда в Узбекистан 1956 года.

Мама на лесозаготовке проработала 11,5 лет, вторая сестра с 17 лет тоже пошла работать в бригаду. Заработанных денег не хватало на хлеб. Заработную плату мама делила на месяц и выходило пять рублей в день на хлеб. Это, конечно же, было мало на нашу большую семью. А весной, когда заканчивалась картошка, мы жили впроголодь. Суп наш состоял из воды, где плавал дикий лук, щавель и крапива, даже соли иногда не было. Но слава Аллаху, мы выжили. В течение первых 4-х месяцев от горя умерли бабушка и дедушка. Мама каждый месяц ходила в комендатуру расписываться. Дети, достигшие 16 лет, тоже обязаны были ходить на подписку. Так продолжалось до 1956 года.

В 1954 г., после смерти Сталина, нам дали возможность встретиться с братом. Мама с сестрой Назлы поехали в Костромскую область, где он жил с тетей. Брату уже исполнилось 18 лет. Когда они встретились на берегу реки, мама узнала сына, который стоял и плакал. Это были слезы радости, первые после депортации.

В 1955 г. брат с тетей переехали по вызову в Узбекистан, затем нам тоже разрешили переехать. И мы, в феврале 1956 года, переехав в Узбекистан, стали жить вместе.

В 1988 г. я первая вернулась в Крым. Позже перебрались все сестры – Наджие, Нюрие, Лютфие и брат. У всех свои семьи и внуки. Уехали детьми, вернулись бабушками. Только наша дорогая мама и сестра Назлы навсегда остались на чужбине.

Мой адрес: Симферопольский район, село Константиновка, улица Молодежная, 24.

МЕМЕТОВА Розиле Халилевна, родилась 19 августа 1936 года в городе Ялта.

Во время высылки нас было трое: мама, я и трехлетняя сестренка. Отец воевал на фронте. Мы жили в деревне Корбек Алуштинского района.

18 мая 1944 года рано утром сильно постучали в дверь. Когда мама открыла, вошли трое вооруженных солдат и один из них начал кричать: “Вы предатели, вас высылают из Крыма. Собирайтесь быстрее и выходите из дома”. Мама стала плакать и кричать: “Какая я предательница! Вот, расстреляйте! Фашисты убили отца, а вы расстреляйте меня и детей!” Военные ушли к соседям со словами: “Ничего не берите, все равно по дороге бросите!”

Я взяла на спину сестренку и в руки никелированный чайник. Не успела мама собрать нас, как вернулись солдаты и стали нас выгонять из дома. Один из них ударил прикладом маму и вытолкнул из дверей. Всех жителей деревни собрали у местечка Айлянма, где продержали весь день. Люди ничего не понимали, спрашивали друг друга о случившемся. Плач людей, вой собак, мычание скотины – разве можно забыть весь этот ужас…

К вечеру подъехали грузовые машины, нас всех загрузили и повезли на железнодорожную станцию Симферополя. Там погрузили в скотские вагоны по 60-70 человек в каждый. Было очень тесно, лечь было негде, сидели на своих узелках. Не помню, сколько ехали, только в памяти осталось, как дети плакали, а пожилые люди молились богу. Ни воды, ни туалета не было. В пути многие отставали от поезда, побежав за водой или в туалет. Сколько раз и чем кормили не помню, кажется давали баланду.

В пути нас часто оскорбляли работники станций и пассажиры. Кидали в нас камни, один из таких камней попал в ухо моей маленькой сестры.

Люди завшивели, болели. Умерших хоронить было некогда, да и негде, их оставляли на обочине. Когда сестренка заболела ветряной оспой, нас перевели в последний вагон поезда.

Привезли нас в гор. Бекабад Узбекской ССР. Поселили в длинных, сырых землянках. В одной землянке жили около 100 человек. Жара и голод, невыносимые нечеловеческие условия подкашивали людей. Умирали семьями, на нарах трупы лежали по несколько дней. Однажды, в одной из землянок я увидела умерших из одной семьи, сколько их было не помню, только один маленький ребенок копошился среди них. Что с ним стало, не знаю, только эта страшная картина до сих пор у меня перед глазами. Хоронить было некому, все были истощенные и больные.

Нам повезло, мама по профессии была педагогом и ей дали работу в школе Фархадстроя. Мы переехали туда. Учителям выдавали паек и я каждый день в столовой получала обед, который бережно несла в никелированном чайнике.

В 1945 г. нас опять погрузили в вагоны и повезли в Таджикистан. Около вокзала, где нас собрали, был небольшой сквер из акации. Мамина тетя Алиме, пожилая женщина, держала на руках умирающую 4-х летнюю внучку. Вскоре она умерла, мама побежала в аптеку, купила несколько метров марли, чтобы завернуть ребенка. Попросили мужчину и он быстро, пока не тронулся поезд, вырыл небольшую ямку под акацией, где наспех похоронили девочку.

Привезли нас в Кагановичабадский район. “Это Вахшская долина, долина смерти, отсюда никуда не убежите”, так говорили работники комендатуры. Нас, несколько семей, поселили в колхозном клубе. Мама, как и другие работала на прополке хлопка. Ей бригадир дал самый большой кетмень, который она не могла даже поднять. Я свидетель того, как один бригадир на лошади камчой захлестал до смерти мальчика 10-12 лет. Бригадир остался ненаказанным, словно он не человека убил, а букашку.

Мама ходила в районо просить работу по специальности и ей поручили организовать детский дом для детей-сирот. Шла зима и картина была жуткая. Собрали детей в одном из классов школы: они лежали прямо на полу полуживые, больные, истощенные, полуодетые, похожие на скелеты. Маме стало плохо и заврайоно вывел ее во двор.

Гонения со стороны таджикской комендатуры были ужасными, издевались как хотели. Они изъяли из районо и уничтожили мамины документы, так она осталась без трудовой книжки. Там, куда она обращалась, отвечали, что спецпереселенцы не имеют права держать у себя документы. В общем, обращались как с рабочей скотиной: хотели били, хотели убивали, не отвечая ни перед кем за содеянное.

Ежемесячно мы ходили в комендатуру на отметку. Люди не имели право сходить в соседний колхоз к родственникам без разрешения коменданта. Не имели права везти больного на лечение в другой город без пропуска коменданта, а часто пока получали пропуск, было уже поздно.

В 1947 г. мама рискнула, не побоявшись 20 лет каторги за побег, и мы бежали из Таджикистана в Узбекистан, в Булунгурский район Самаркандской области. Здесь мама работала в детдоме, но в 1948 г. всех спецпереселенцев уволили с педагогической работы, ссылаясь на то, что депортированным нельзя заниматься идеологической работой. Послали работать рабочей в совхоз.

От болезней и смерти нас спасло то, что мама запрещала употреблять сырую воду, вместо нее мы пили раствор марганцево-кислого калия, поэтому мы переболели только малярией. Бог миловал нашу семью, а вот дедушка (мамин отец), попал со снохой в Булунгурский район и оба умерли от дизентерии. Из 7 детей около него никого не было: сыновья воевали на фронте, а дочери попали в другие места. Хоронили его чужие люди.

В 1951 г. окончив 7 классов, я поступила в Самаркандский медтехникум, затем училась и работала в Самаркандском университете. Сестренка окончила 10 классов и поступила в Ташкентский политехнический институт. Поступать было трудно, в первую очередь брали местных, но мы, благодаря знаниям и стараниям, получили образование. В школе и институте учились на русском языке.

Мой адрес: г. Евпатория, ул. Пестеля, дом 20, кв. 3.

   

Михалева Гульсум Алиевна, родилась 9 мая 1927 г. и проживала в гор. Симферополе по ул. Татарской, дом 41 (ныне Футболистов, 71).

В момент депортации семья была в следующем составе: отец Али Шагингиреевич Михалев (1899 г. р.), уроженец села Петровка Генического района Таврической губернии, мать Афифе Абдуловна Тынчерова (1901 г.р.), я, брат Энвер (1928 г.р.), сестры: Гульнар (1931 г.р.), Эмине (1937 г.р.) и Эльвира (1941 г.р.). Всего семь человек.

Старший брат Ибн-Амин Алиевич Михалев 1922 г.р. воевал на фронте: служил матросом на торпедных катерах Черноморского флота, участвовал в обороне Севастополя, Керчи и Новороссийска. Окончил войну старшиной первой статьи на Тихоокеанском флоте, откуда демобилизовался в 1947 г. и был препровожден в гор.Самарканд, где находилась в депортации семья. Тут же был взят на комендантский учет. Имеет около 20 боевых наград. Умер в 2002 г. в гор.Новороссийске.

О депортации семья узнала 18 мая 1944 г., когда в 4 часа утра в дом ворвались майор и два солдата Советской армии с автоматами в руках и объявили, что нас выселяют за пределы Крыма за измену Родине. На сборы не дали времени, да и мать ничего не смогла собрать. Отец болел и ничем не мог ей помочь. Мы оделись наспех, взяли немного продуктов. Под дулами автоматов семью вывели во двор и поставили с охраной у ворот.

Под охраной нас повезли на вокзал, где погрузили в скотские вагоны, битком набитые уже прибывшими до нас крымскими татарами. Вокзал был оцеплен нарядом солдат, вооруженных автоматами. Овчарок держали на привязи.

В пути следования еду приносили на больших станциях, давали ограниченное количество хлеба и ведро супа-баланду. Воду на станциях набирали сами.

Никакого медицинского обслуживания не было. В дороге люди вшивели. В нашем вагоне никто не умер, а умерших в других вагонах выбрасывали на ходу.

Ехали две недели. 1 июня 1944 г. нас выгрузили на станции Новая Ляля Свердловской области и на мотовозе отвезли в 59-й квартал Новолялинского леспромхоза. Разместили в бараках. На второй день после прибытия, большую часть людей под охраной солдата Емангулова, повели на работу в лес, где рубили деревья и разделывали их на 6,5 м. Деревья поменьше распиливали и складывали в штабеля. Норма была высокая, питание плохое, поэтому редко кто выполнял норму. Не выполнивших норму лишали хлебного пайка. Башкир Емангулов постоянно угрожал: “сизгя ипи бермязляр”.

Начальником Мехлесопункта на 59-м квартале был Паромов, который обращался с крымскими татарами, как фашист, а медицинская сестра, безжалостно выгоняла на работу даже больных, не давая освобождения.

На Урале мы прожили два года. В августе 1948 г. служивший во флоте брат нас разыскал и получил разрешение на переезд семьи в Узбекистан, где мы поселились в гор. Самарканде в бывшем байском караван-сарае, где он содержал ишаков.

Первое время никто не работал: я и сестра Гульнар тяжело болели малярией, на лечение денег не было, питание плохое. Жили на скудные средства, которые мама выручала, продавая кое-какие вещи. Папа устроился на работу в сапожную мастерскую, мать не работала. Мы с сестрой устроились на работу, я – секретарем-машинисткой в райздравотдел, она – рабочей на фабрику Худжум. Мизерная зарплата всех троих едва хватала на скудное пропитание. Отец заболел туберкулезом, от него заразился брат Энвер. А мама от вечного недоедания заболела авитаминозом и умерла от пеллагры. Похоронена в Самарканде, в 1958 г. Отец умер в 1972 г., брат Энвер – в 2000г.

Передвижение за пределы города Самарканда было запрещено, о чем была сделана отметка в “волчьем” паспорте – виде на жительство. Комендант Джадалов не разрешил матери выехать даже на похороны в Душанбе, где от голода умерли ее брат Усеин Тынчеров и новорожденный ребенок.

Местные жители на Урале встречали нас как предателей, так как их заранее проинформировали, что везут изменников Родины. Местные жители в Узбекистане относились к нам по-разному: были и те, которые опасались нас, а были и те, которые делили с нами свой хлеб и соль, особенно в первые годы депортации.

Работая в райздравотделе, я одновременно училась в вечерней школе, окончив которую поступила на исторический факультет Самаркандского пединститута. Поступить в институт мне удалось потому, что выручила фамилия – Михалева. Я сдала на “отлично” все экзамены и в 1955 г. с отличием окончила ВУЗ. Высшее образование получила и моя сестра Эмине, поступив в университет на филологическое отделение.

После снятия комендантского режима в 1957 г. я поступила в аспирантуру Академии наук Узбекистана и в 1960 г. с отличием защитила кандидатскую диссертацию. Защитить докторскую мне не дали, так как наш директор Ахунова ненавидела крымских татар и всячески старалась избавиться от них. Я принимала активное участие в Национальном движении крымских татар. Находилась под постоянным присмотром КГБ.

Младшие сестры учились в школе на русском языке, так как татарских школ не было, да и говорить на крымскотатарском языке кое-где даже запрещали. Выписывали газету “Ленин байрагъы”, чтобы читать на своем языке и не забыть, ч то мы – крымские татары.

В 1994 году вернулась на свою Родину – в Крым.

Проживаю по адресу: город Симферополь-48, улица Балаклавская 107, кв.65.

   

Муртазаева (Оппанова) Виляде, родилась 7 января 1929 году в дер. Корбек Алуштинского района.

Наша семья состояла из: отец – Халиль Сеит Мемет Оппанов, мать – Себия Усеин Оппанова, сестра – Алжире Джангириева (1924 г.) с детьми Сеит-Мемет (1943 г.), Халил (1941г.), мой брат – Талят (1926 г.).

18 мая 1944 года ночью раздался сильный стук в дверь. Открыла сестра. На пороге – два солдата с автоматами. Приказали собрать вещи, но в суматохе мы растерялись и ничего собрать не смогли. Вышли из дома, можно сказать, ни с чем. В спешке захватили только фотографии, пальто отца и матери. Дядя – Седулла Чачи, бывший партизан, при советах работал председателем сельсовета, успел сунуть нам в руки несколько буханок хлеба. Нас привели на маленькую площадь в центре деревни. Ждали несколько часов. Погрузили на большую немецкую машину-грузовик и привезли в Симферополь. Когда ехали по ялтинской трассе, видели, как от деревни Шума с громким ревом к дороге спускались домашние животные: не доеные коровы, овцы, ослы.

На вокзале по доскам (10 м), установленным прямо из двух машин до вагона, нас пересадили в вагоны, где возили скот. Там была страшная вонь, грязь. Маленькое окно закрывала колючая проволока. Людей из двух грузовых машин поместили в одном вагоне. О воде не было и речи. Туалетом служила маленькая дырочка, проделанная в полу вагона.

В пути на редких остановках дети выбегали из вагона и набирали воду. Ели то, что успели взять с собой. Медицинского обслуживания не было. Больные боролись за свою жизнь как могли. Умирающих в пути просто выбрасывали из вагона.

Ехали в неизвестность 18 суток. На 19-е сутки прибыли, как оказалось, в Узбекистан (Бекабад). Нас заселили в землянках, где раньше держали пленных немцев. Кормили плохо. Мясо, овощи в супе отсутствовали. Болезни и голод косили людей, умирали семьями. Хоронить не успевали. Их поедали шакалы.

Первый год требовали ежемесячную регистрацию. Удаляться от мест поселения не разрешалось, наказание – ссылка в лагеря. Через 9 месяцев, в марте 1945 г., объявили, что можем вернуться в Крым. Обманом привезли в Таджикистан, в п. Курган-Тюбе. После сортировки по фамилиям, люди с автоматами сопроводили в колхоз им. Ворошилова. Отношения местных жителей к нам было разное. Некоторые разрешали даже собирать фрукты в садах.

Наша семья выжила благодаря разыскавшему нас мужу сестры Мустафе Джангириеву, которому разрешили работать плотником в подсобном хозяйстве МВД. Вся семья работала там и пользовалась животными и растительными продуктами хозяйства. В пути в вагоне умер семимесячный племянник. Сестра заболела и не могла кормить ребенка.

Дети учились на русском языке, совершенно не владея им.

Мой адрес: город Симферополь, улица Харьковская, 17.

   
Муртазаева Зылха, родилась 23 марта 1923 года в гор. Бахчисарае.

С 1927 г. жила в Симферополе. Родители жили и работали на территории консервного завода, который находился по улице Воровского. Перед войной отец получил земельный участок под строительство жилого дома. В мае 1941 г. (Коцюбинского, 7) после окончания строительства дома семья в составе пяти человек вселились: отец – Мемет Халилов (1894 г.р.), мать – Анифе Аширова (1905г.р.), дочь – Муртазаева Зылха (1923 г.р.), сыновья Абла и Шевкет.

Началась война, отца оставили по “брони”. После освобождения Крыма от фашистских захватчиков, 16 мая 1944 г. в наш дом зашел офицер НКВД и приказал, чтобы никого в дом на постой не пускали, а 17 мая подъехала машина с большими громкоговорителями, трое военных решили отдохнуть, офицера обозвали “тыловой крысой”. Угостили своим пайком (консервы), после ужина завели пластинки и включили громкоговорители на всю улицу, танцевали. Двое легли дома, третий – в автомашине. Один из военных сказал, что за шесть лет не спал на такой мягкой постели. Под утро 18 мая в дверь постучали – тот самый офицер НКВД и 2 солдата с автоматами, сразу начал кричать и ругать за нарушение его приказа, приказал быстро собираться и выходить (“Вас выселяют!”). Все были в шоке, не знали, за что браться… Отец сказал: “Ничего не берите, будут расстреливать”… Я схватила альбом с семейными фотографиями. Военный свернул постель, заставил взять.

На улице стояли грузовики, людей выводили из домов, заставляли лезть в грузовики, все плакали, прощались друг другом.

Людей под конвоем отвезли на вокзал, загрузили в товарные вагоны. Все стояли, негде было сесть, лечь. Никто не знал, куда их везут… Три дня не давали еды, воды, умерло несколько человек – их заставляли выносить из вагона и оставлять на земле. Состав останавливали за пределами станций, люди начинали готовить еду из своих запасов, но неожиданно состав трогался, еда не успевала свариться, едва успевали забрать ее и влезть в вагон.

По дороге часто состав закидывали камнями, кричали: “Предатели! Изменники!”. Через 17 дней ужасов и кошмаров состав остановился в Шахрихане Андижанской области, его окружили узбеки с ружьями и палками (им сказали, что везут людоедов с рогами и хвостами). Наши старики начали молиться, узбеки молча ушли. Людей перегрузили в арбы с большими колесами и повезли в колхозы, поселили в старых, развалившихся сараях без крыш, окон, мутную воду брали из арыков.

Утром бригадир начал выгонять людей на работу в поле, под раскаленным солнцем…

Начались инфекционные болезни (дизентерия, малярия). Люди умирали семьями. Узбеки ничем не помогали.

Через год случайно узнали, что в Наманган эвакуирован симферопольский консервный завод, семье оформили разрешение на перевод как специалистам.

В Намангане жили на квартире у Ахмадали-ака. Мне удалась добиться разрешения на учебу в Ташкентском медицинском техникуме. После учебы работала в стоматологической поликлинике в гор. Намангане.

В 1950 г. вышла замуж за Эбулеиса Ниязова. Он с первых дней войны был на фронте, в 1946 г. демобилизовался из Австрии. Приехал в Крым – никого из родных нет, в доме чужие люди…. Поехал в Узбекистан, долго искал семью, нашел ее в совхозе Нарпай в Бухарской области. В Намангане нашел работу инженером-строителем на химическом заводе, туда же и перевел семью. Несмотря на клеймо предателей и изменников никого из членов КПСС в те годы почему-то не исключили.

В ссылке умерли родители, в Крым вернулись в 1992 г.

Муртазаева Зылха умерла в 1995 г. в Севастополе, похоронена в Бахчисарае. Историю семьи написал сын Сервер Ниязов.

 
Муслимова (Бекирова) Инджифе, родилась в 1930 году в дер. Текие Къарасувбазарского района.

Наша семья состояла из: отца Бекира Абильвапова (1882 г.р.), матери Эдие (1902 г.р.), брата Сыдыкъа (1924 г.р.), меня и братишки Назима (1934 г.р.). За неделю до депортации несколько солдат зашли к нам и подробно описали состав семьи и имущество.

18 мая 1944 года рано утром в дом ворвались двое вооруженных солдат и дали 15 минут на сборы. Русский язык в то время знали не все, поэтому кое-как поняли, что нас выселяют. Отец во время войны попал под бомбежку и ходил на костылях. Что можно собрать за 15 минут? Мама быстро опустошила подушки и засыпала полмешка пшеницы. Оставили корову, 8 барашек, лошадь, теленка и полный дом вещей.

Вышли из дома в окружении солдат. В нашем селе жили 32 семьи крымских татар, всех собрали возле колхозного сарая. Машины прождали целые сутки, никуда не выпускали. Когда нас грузили, половину вещей солдаты выкинули на землю. Привезли нас на станцию Сеитлер. Погрузили в последний вагон и закрыли наглухо дверь. Как сейчас помню, в вагоне было 99 человек, внутри вагона – двухъярусные нары, не хватало воздуха, туалета, воды не было. Останавливается эшелон – все: и стар, и млад бегут справлять нужду, никого не стесняясь. Тут же на остановках люди старались развести огонь и приготовить пищу. Паровоз дает сигнал – и все бегут по вагонам, хватая на ходу недоваренную пищу. Куда везут, никто не знает.

Помню в пути нас очень редко, но кормили – приносили в ведрах баланду, которую есть было почти невозможно. Воду также добывали на остановках.

8 июня прибыли на станцию Китап Каршинской области Узбекской ССР. Выгрузили из вагонов и отвели в баню, потому что в пути все завшивели. Из колхозов на арбах приехали “покупатели”. Наша семья попала в колхоз им. Куйбышева Шахризабского района. Колхоз был большой – около 300 дворов. Разместились в маленькой комнате, которая принадлежала конторе. Местные жители на лето выезжали жить в сады. В кишлаке жарко, один дом над другим.

По приезду все заболели. Были случаи, когда вымирали целыми семьями. Хоронить было некому. Первой в нашей семье я заболела тифом. Приехали из больницы, чтобы забрать меня, я отказалась. Тогда очень много наших людей умирали в больницах, ходили слухи, что делали уколы, которые приводили к смерти. Мама умерла в 1945 г. в Чаршенбинской больнице. Вечером вышла к нам, поговорили, пошутили, а рано утром отцу сообщили, что она скончалась. Мы думаем, что ее тоже умертвили.

Работали мы на хлопковых полях с раннего утра до позднего вечера. За такую адскую работу давали паек – 8 килограмм муки на месяц. Мы все четверо работали, без выходных.

Государство выдало ссуду – 5000 рублей. Вместо денег колхоз выдал нам корову. Раз в месяц ходили в комендатуру в Чаршенбе на подписку о невыезде.

В Крыму я закончила 3 класса и больше не училась – надо было зарабатывать на хлеб, чтобы не умереть с голоду. Брат Назим учился в узбекской школе.

В 1964 г. вышла замуж за Ибраима Муслимова, с которым в 1988 г. вернулась на Родину. Муж умер в 2001 году.

Живу в родной деревне мужа – Къоз (Солнечная долина) Судакского района по улице Матвиенко, 22.

 
Мустафаев Абдулла Мустафаевич, родился 8-го апреля 1935 года в дер. Шелен Судакского района.

Во время депортации нас в семье было шесть человек: мама Заде (1917 р.ж.), я самый старший и младшие брат и сестры Осман (1936), Эмине (1940), близнецы Ребба и Себба (1943). Отца забрали в трудармию в Тульскую область.

Ранним утром 18 мая 1944 года нас разбудил сильный стук в дверь. Солдат с автоматом в руках что-то говорил, но мы не понимали по-русски. Рядом с ним был переводчик и он сказал: “Одевайтесь и выходите из дома”. Никакой приказ нам не зачитали. На сборы ушло 10-15 минут. Мама взяла на руки близняшек, я сестричку за руку, в чем были, мы вышли на улицу. До места сбора нас сопровождал вооруженный солдат. Всех жителей деревни собрали на поляне, где сушился табак. Там нас продержали сутки, никуда выйти за пределы поляны не давали. На другой день утром нас погрузили в автомашины и повезли в Феодосию. Не доезжая до Симферопольской трассы, наша машина поломалась, и мы простояли до вечера. Была уже ночь, когда нас загрузили в товарные вагоны. В вагоне было очень много народа, не помню сколько, но дышать от тесноты было нечем. Не было ни воды, ни туалета. Ни о какой медицинской помощи не было и речи. Не помню, чтобы нас кормили. Умерших в дороге сбрасывали с вагонов. В пути были больше 20 суток.

Нас, жителей деревень Шелен, Арпат, Ворон, Отузы привезли в город Красновишерск Молотовской области на Урале. На какой-то станции нас выгрузили и посадили на речную баржу. Было грязно и холодно. Три семьи поместили в одну комнату, так мы жили около месяца, затем нашей семье дали комнату 12 м2.

С первого же дня прибытия мы были под комендантским надзором, каждую неделю ходили подписываться. Если без ведома коменданта уйдешь в соседнюю деревню, получишь 20 лет строгого режима. Местные жители смотрели на нас как на врагов-предателей. На работу брали только на самую тяжелую и грязную. В нашей семье от холода и голода умерла сестренка Себба.

Учился на русском языке. Я очень хотел вступить в пионеры, но меня не приняли, потому что относился к народу-предателю.

Сейчас проживаю в селе Фурмановка Бахчисарайского района, улица Буденовка, 22.

   
Неметула (Рустемова) Хадрие, родилась 15 мая 1923 года в дер. Багатыр Куйбышевского района.

18 мая 1944 г. в 4 часа утра к нам в дом вошли военные и приказали собираться. “По приказу Сталина вас выселяют”. На сборы ушло около 10 минут. До места сбора сопровождали те же вооруженные военные. Нас в семье было 7 человек и на всех успели взять одно одеяло и две подушки. Все остальное имущество оставили.

Погрузили нас в скотские, грязные вагоны. Военные толкали прикладами, ругались. В нашем вагоне было около 50 человек. Ни воды, ни туалета, а о медицинской помощи вообще не было и речи. Особенно мучились без воды. Только на третьи сутки пути дали баланду из отрубей – на одну семью 1,5 литра баланды. И то только один раз. Умерших выбрасывали на станциях.

Привезли нас 1 июня в Марийскую АССР Юринский район, с/с Юркино, п/уч. Окунева. Из села нельзя было отлучаться, если выйдешь за трех километровую зону – сажали на 15 суток. Когда нас привезли на барже по реке Ветла, местные жители попрятались. Им сказали, что едут изменники Родины, двурогие и с одним глазом на лбу. Нас поселили в школе, в одной комнате 7-8 семей. Нас, крымских татар, сразу после приезда, погнали на работу – рубить лес. У нас в семье умерла бабушка. Дети учились на русском языке. В техникумы, институты крымских татар в те годы не брали.

Проживаю в Херсонской области, Геническом районе, село Счастливцево, улица Ленина, 51.

   
ОКАЗОВ Нури, родился 13 января 1936 года в дер. Корбекуль Алуштинского района.

18 мая 1944 года мы, дети, проснулись от плача мамы и бабушки. В доме были вооруженные солдаты, которые объявили, что всех татар высылают и дают нам 15 минут на сборы. Не помню, сколько килограмм груза разрешили взять с собой. У мамы был мешок с вещами, а у бабушки сумка, которую она не смогла нести и выкинула по дороге.

Всех жителей деревни собрали на окраине, где мы просидели весь день в кольце вооруженных солдат. Вечером подъехали грузовые машины, нас загрузили в них и повезли на Симферопольский вокзал. Там уже стояли товарные вагоны, куда нас загнали как скот. В нашем вагоне было очень много людей. Ни воды, ни туалета не было. Не помню, чтобы нам в пути давали есть, люди кормились тем, что успели взять дома. На стоянках ставили казаны, поезд трогался, и все хватали посуду и бежали к вагонам, многие отставали. Медицинского обслуживания не было. Умерших оставляли вдоль дороги, иногда закладывая камнями.

Не помню сколько дней мы были в пути. Привезли нас на станцию Хилково города Бекабада Узбекской ССР. Оттуда на машинах повезли на строительство Фархадской плотины. Поселили в землянках с маленьким стеклом на крыше вместо окна, где мы жили по 4-5 семей. Взрослые работали разнорабочими и даже не могли съездить в город. Представители власти в местах спецпоселений обращались с нами грубо. Взрослые ходили на отметку в комендатуру.

В 1945 г. умерла бабушка от горя и переживаний, все мечтала вернуться на Родину. Через 3-4 года умер братишка, заболев дизентерией.

В школе обучались на русском языке. В первые годы нам было не до школы, думали, как выжить. Я поздно начал учиться, и в 1952 г. окончил 7 классов. Хотел получить образование в гор. Ленинабад Таджикской ССР, но комендант не дал разрешение. Мы в те годы только мечтали об учебе.

Мой адрес: Алуштинский район, с. Изобильное, ул. Виноградная, 16.

   
ПОСКА Февзи Умерович, родился 20 января 1926 года в дер. Къапсихор Судаского района.

В семье нас было трое: мама, я и сестренка. За политическую деятельность мой отец – Умер Мамед огълу Поска в 1929 г. был арестован и осужден на 10 лет каторги. После отбытия наказания, ему не разрешили вернуться в родное село, но так как жена была тяжело больна, местные власти оставили его в Капсихоре. В 1944 г. после освобождения Крыма от фашистских захватчиков, отца снова арестовали. Отбывал наказание в Иркутской области, где и умер в 1957 году.

Рано утром 18 мая 1944 года в дом вошли двое вооруженных солдат и сказали, что нас высылают. Дали 15 минут на сборы. Мы не могли понять, за что нас выселяют и не успели что-либо взять. Собрали нас возле табачного сарая и окружили автоматчиками. На крыше сарая установили пулеметы. Неожиданно начал стрелять пулеметчик, люди кричали и плакали, думая, что собрали на расстрел. Тяжело ранили Васфие Тохтар, Усеина Кашка, Османа Яйьях, Амет-Усеин Хадыра и др. При нас увели пулеметчика, якобы для наказания. Только через несколько лет узнали, как его “наказали” – он работал председателем сельсовета села Морское.

На машинах привезли на станцию гор. Федосия. Загрузили в скотские вагоны, то и дело слышались крики конвоя: “Давай, давай, скорей садитесь!”

В вагоне было очень много людей. Угол огородили простыней, поставили ведро, туда испражнялись – так решилась проблема с туалетом. Помню, 2-3 раза давали баланду и кусок хлеба. Никакого медобслуживания не было. В нашем вагоне умерших не было.

В пути были 21 день. Привезли на станцию Хилково гор. Бекобада Ташкентской области Узбекистана. Там нас расселили по колхозам и совхозам. Наша семья попала в отделение №5 ДВЗ №1 (подсобное хозяйство металлозавода). В первое время местные жители прятались, боялись нас, им внушили, что едут нелюди с одним рогом и глазом на лбу. Потом отношение к нам изменилось.

Нас, несколько семей, поместили в полуразвалившиеся кибитки. О выделении стройматериалов не могло быть и речи. Работали на овощных полях. Я работал ездовым на бричке.

В первый год умерла от тифа мачеха.

В нашей семье не было учащихся, мы все работали. В 1947г. меня по клевете арестовали и дали 10 лет заключения в ИТК.

До 1956 г. без разрешения коменданта нельзя было выйти из кишлака.

Мой адрес: Судакский район, с. Капсихор (Морское), ул. Озенбою, проезд 5, дом1.

   
Пугин Владимир Николаевич (Планджиев Нури), родился 23 февраля 1937 года в дер. Биюк-Ламбат, Алуштинского района в семье Шабана Асановича Планджиева и Ольги Корнеевны Полещук. Отец работал столяром-краснодеревщиком, мать трудилась на с/х работах. В 1939 г. был усыновлен Николаем Сергеевичем Пугиным и Сайде Асановной Пугиной (сестрой отца).

Отец Ш. А. Планджиев во время войны был ранен на Перекопе, вернулся в село, помогал партизанам. Брат отца Рустем за связь с партизанами был смертельно ранен немцами на глазах своего отца, который так же был ранен. С этими ранами дедушка был депортирован в Среднюю Азию, где и умер от ран. Другой дядя – Мемет был призван в Красную Армию 1939-1940 гг. был танкистом, судьба не выяснена. Сестра отца Фатьма – служила в Красной Армии связисткой на передовой с 1941-1945 гг. Выслана в Среднюю Азию в 1945г. Дядя Али – участник ВОВ (летчик, был ранен в боях под Житомиром, вылечился и остался в Житомире. Работал начальником полета).

Мой приемный отец ушел воевать в Красную Армию в 1941 г. Погиб в боях обороны Севастополя 23 мая 1942 года. После ухода отца на войну вместе с матерью Сайде перебрались с Алушты в дер. Биюк-Ламбат в дом деда Планджиева Асана.

В одной из бомбежек, я получил сотрясение мозга, поэтому в школу пошел с 11 лет.

Мама Сайде рассказывала, что 17 мая к ней приходил офицер, друг Н.С. Пугина и сказал, что завтра будут выселять татар из Крыма. Предложил ей со мной остаться в Крыму. А на вопрос: “А как же родители?” ответил: “О них забудь”. Мама не согласилась, а дед Асан заявил, что он провокатор и хотел заявить на него. Мама еле уговорила его дождаться утра. А утром пришли солдаты... Мама Сайде вручила мне узелок и все просила, чтобы я его не выпускал из рук. И только позже, когда помогал маме менять драгоценные вещи на продовольствие, узнал, что было в этом узелке. Часы, браслеты, монеты спасли моих родственников (11 человек) от голодной смерти. Единственную вещь – награду отца – мать сохранила. Я ее храню, как память об отце.

18 мая меня с матерью Сайде, дедом и бабушкой Планджиевыми погрузили в машины и вывезли из Биюк-Ламбата. Родная мать – Полищук О. К. с детьми Эмине (1936г.), Османом (1939г.) и родителями – отцом Корнеем и матерью Ариной остались в Крыму, как русские. Я их увидел летом 1958 г., когда с матерью Сайде приехал в Крым, где нам дали 24 часа на пребывание в Крыму.

А 18 мая нас погрузили в товарный вагон, где раньше перевозили скот. Люди сидели друг возле друга, сильно воняло. Мать кормила меня, чем могла. Никакой медицинской помощи не видели. Трупы выбрасывали из вагонов. Сколько суток были в пути, не знаю, но помню, что долго.

После долгого пути, нас погрузили на лодки и перевезли через р. Чирчик. Лодки были сильно перегружены и с мамой все время переживали, что они перевернутся. Выгрузили на берегу канала заросшим камышом, под открытым небом. За нами два месяца следил и слушал наши разговоры старик-узбек. Потом сказал, что кое-какие слова понимает, предложил помощь. “Настает зима, здесь бывает холодно”. Показал заброшенные стены, помог накрыть камышом крышу, вместо дверей было одеяло, посреди устроил сандал, который топили кизяком. Так перезимовали.

Через год переселились в с. Солдатское, в общежитие луб.завода в одну комнату, где проживали 8 человек, спали покатом на полу. Мать и тетя работали в столовой, остальные в луб.заводе.

В начале 1945 г. нас разыскала мамина сестра Шефкие, которая работала в банке в Булунгуре, Самаркандской области, и перевезла нас (четверых) к себе. В этом же году к нам приехала сестра бабушки – Шемьи-заде Тахтарова.

В 1946 году нас разыскала фронтовичка Фатьма Планджиева. В этом же году мы переехали в Янгиюль. Жили восемь человек в одной комнате банковского дома. Так как тетя Шефкие была банковским работником, а тетя Фатьма фронтовичка нам уже на 11 родственников выделили комнату и кухню, где мы проживали до 1962 года.

В 1959 г. тетя Шефкие получила земельный участок, и две сестры начали строительство дома на собственные средства. В 1969 г. мать Сайде, отец Шабан Планджиев с новой семьей (жена и 3 детей), тетя Фатьма (муж и 5 детей) на пути в Крым, вынуждены были остановиться в селе Новоалексеевке Херсонской области. Я же в 1969 г. поехал в Биюк-Ламбат (Малый Маяк) к маме Оле. Мать – Полещук О. К. оставалась и жила все это время в Крыму.

Мы пошли прописываться. Начальник паспортного стола, начальник милиции и начальник отдела органов безопасности сказали мне: “Мы тебя пропишем. А потом за тобой будет тянуться татарский хвост?” На что я ответил, что никакого хвоста не будет, т.к. знал, что мать Сайде не хотела разлучаться со своими оставшимися в живых родственниками и осталась жить в Новоалексеевке.

Прописался в Малом Маяке. В 1971 г. перешел на работу электриком в санаторий “30 лет Октября” гор. Алушты. В первый год работы моя фотография висела на “Доске почета” санатория. В 1974 г. был рекомендован на городскую “Доску почета”, но не попал за свои татарские корни. Как сын погибшего участника ВОВ должен был получить квартиру, не дали. Так и жил: по фамилии считался – русским, а по правам – крымским татарином.

С детства мечтал стать художником. В 14 лет преподаватель Художественной Академии им. Репина гор.Ленинграда, предложил все условия для обучения в Академии, но меня не отпустили из Янгиюля из-за комендантского надзора. Помню, когда мне исполнилось 16 лет, во время занятий в школе, в класс вошел комендант и со словами: “Мерзавец, что я должен тебя разыскивать? Почему не являешься на спецучет?” Дома мать разъяснила мне значение слов коменданта.

Помню, как в Средней Азии, мои бабушки просили меня следить, чтобы чужой не заходил во двор, когда они читали Коран и совершали намаз.

В 1976 г. женился на Васфие Идрисовой, внучке раскулаченного и сосланного в Казахстан Кемал Эмир-Али. Переехал в Мелитополь. Работал на предприятиях города электриком. В свободное время занимался художеством. Принимаю посильное участие в жизни крымскотатарского общества гор. Мелитополя.

   
Рашидова Эминешерфе, родилась 7 ноября 1936 года в дер. Къоз Судакского района.

18 мая 1944 года моему покойному брату Куртумеру должны были справлять поминки – 40 дней. После смерти брата отец заболел и слег. Его попросили пасти колхозных лошадей – вечером выгонять на пастбище, утром пригонять в конюшню.

18 мая 1944 года отец рано утром пошел за табуном. В поле его встретили два солдата и не отпускали. Больной отец лежал на сырой земле и умолял, чтобы его отпустили. Ему сказали, что сегодня его будут высылать. Отец плакал и просил, чтобы его отвели в сельсовет и выяснили кто он. В это время в наш дом зашли два пьяных вооруженных солдата и приказали нам за 15 минут собраться. Привели отца и тогда нам сказали, что всех татар высылают из Крыма. Всем, что было приготовлено на поминки, отец угостил солдат. Мы с младшим братом бегаем по дому, плачем. Наш старший брат Сулейман поехал в город продать вещи и купить что-нибудь из продуктов на поминки. Мама плачет, рвет на себе волосы, причитая: “Одного сына похоронила, другого живьем потеряла”. В то утро 18 мая у нас дома находились: отец Решат Дубаев, мать Авашерфе, сестра Гульсюм, я и пятилетний братишка Сейран. Жителей деревни собрали возле конюшни “Атлар араны”. Мы почти ничего не взяли с собой. Когда погрузили в машины, мы, маленькие дети, начали просить у мамы хлеба. Столько напекли на поминки и всё осталось в доме. Нас с машин перегрузили в скотские вагоны (не помню где это было) и повезли. Мама всю дорогу причитала, что потеряла сына. На каком-то разъезде поезд замедлил ход и мама увидала сына Сулеймана. Мама прыгнула с состава, брат прибежал, его схватили солдаты, но потом отпустили. Благодаря брату мы остались живы и не умерли в дороге от голода. У него были деньги и отец на остановках покупал нам хлеба. Помню, где-то возле моря наш состав остановился и долго-долго стоял. Люди плакали, все думали, что нас в море утопят.

Привезли нас в Узбекистан. Попали мы в колхоз Куштепа Самаркандской области. Всех заставили работать. Были под комендантским надзором. Чуть позже наша семья переехала в Карадарьинский район, отец работал коником в конюшне, дворником, сторожем, а мама работала уборщицей в конторе. От государства мы получили ссуду 5000 рублей. Эти деньги отец на руки не взял. Завсклад Ташмат ака уговорил отца купить на эти деньги корову. Купили корову, зарезали и продали мясо. Нам же досталось только голова. Когда заболела сестра Гульсюм, мы стали просить у Ташмат ака вернуть нам деньги. Он обманул нас и дал только часть денег. На них мы купили козу, остальные деньги мы так и не увидели. Сестра же умерла от дизентерии, ей было 18 лет.

Потом мы переехали в гор. Каттакурган. В 60-е годы продали дом и приехали в Крым. Нас на родину не пустили и мы были вынуждены остановиться в гор. Крымск Краснодарского края. Мать с отцом жили с надеждой вернуться на родину, но так и не дождались этого. Оба похоронены на чужбине, в Суук-Дере.

Слава Аллаху, мы сейчас живем на родине.

Ныне проживаю по адресу: город Симферополь, улица Артезианская, 44.

 
Решидов Басыр, родился в 1934 году в дер. Бешкуртка Сеитлерского района Крымской АССР. Моя семья состояла из: Феры Решидовой – мама, Решида Молладжанова – дедушка, Айше – бабушка, Аджире Решидовой – тетя.

18 мая 1944 года на заре меня разбудила мама. Я увидел двух солдат с автоматами и одного офицера, которые наблюдали за суетливыми сборами взрослых. Мама сказала, что нас увозят и надо одеваться. Поскольку меня разбудили позже, то не слышал, сколько времени было отпущено на сборы. Военные что-то разрешали брать, что-то нет, затем стали торопить и приказали выходить из дома. Мы взяли в руки что могли (много ли могут понести на себе 70-летние старики и две женщины?). Погнали нас на сборный пункт на другой конец деревни. Несколько часов держали людей на пустыре, не разрешая никуда отлучаться, даже по нужде. Затем подъехали грузовые машины, новенькие, с тентами (сопровождающий сказал, что это “Форд”). Загрузили до отказа, и привезли на Сеитлерский ж/д вокзал. Подогнали к составу грузовых вагонов, перрона не было, лестниц тоже. Люди с насыпи, подгоняемые прикладами, помогая друг другу карабкались в немытые с забитыми люками вагоны, оборудованные в два яруса. Не помню, сколько было семей в двухосном вагоне, но было ужасно тесно. На втором ярусе из не строганных досок, полумрак, много детей, духота. Воды не было. Останавливались на степных полустанках. От вагона одному разрешали сбегать за водой. Регулярного питания не было. Иногда кидали в вагон несколько буханок черного ржаного хлеба. Помню, один раз принесли бак баланды. Особая проблема была с туалетом. В основном пользовались щелями между двумя створками раздвижных дверей, дети днем, взрослые ночью. Медицинской помощи не было.

Так мы ехали около месяца. 12 июня сгрузили на станции “Голодная степь” в Узбекистане. Само название станции было зловещее и предрекало о том, что ждет нас впереди: солончаковая выжженная солнцем степь, голод, болезни и смерть. Но это было потом. А пока нас погнали, как скот, в пристанционную баню без деления по половому признаку. Баня имела одно отделение. Помылись уже поздно вечером. Ночевали в привокзальном садике под охраной военных. Утром появились представители местной власти и раисы (председатели) колхозов. Начался “торг”: каждый раис хотел взять здоровых и работоспособных. Нас, восемь семей, взял раис колхоза “Политотдел” Мирзачульского района.

Наш колхоз был самым нищим в районе. Создан он был перед войной, но не был достроен из-за начавшейся войны. Свободный жилой фонд состоял из десятка-полтора необжитых 2-х комнатных мазанок без окон и дверей, с очагом, камышовой крышей, земляным полом. Рай для всевозможных насекомых и грызунов. Питьевая вода – арычная.

Колхоз был хлопководческим. Людей на рассвете выгоняли на работу, техника начисто отсутствовала, основное “орудие” – кетмень (тяжелая мотыга). Тем, кто был в состоянии выйти на полевые работы, в обед давали баланду, сваренную из толченных злаковых зерен. Хлеба вообще не было. Из-за истощения и от грязной воды люди заболевали и, соответственно, лишались миски баланды. Медпомощь отсутствовала. Люди пухли и умирали. В первую очередь умирали старики и дети. Нормально похоронить умерших не было сил. Хоронили в едва вырытых могилах, из-за чего похороненные днем становились добычей для шакалов ночью.

За год “обживания” “Голодной степи” только две семьи прожили без потерь, две семьи полностью вымерли, остальные – по полсемьи. Оставшиеся сиротами дети стали воспитанниками детских домов.

Детям было не до учебы. Да и учиться было негде. Вернее, “школа” была – одна комната в правлении колхоза. В сентябре собрали два десятка детей, парты поставили в два ряда: на первом ряду был 1-ый класс, на втором – 2-ой класс. Учитель был один, он же колхозный бухгалтер. Язык – узбекский. Книг нет, бумаги тоже. В колхозной конторе брали старые газеты, разрезали, окунали в раствор из желтой глины, высушивали, писали карандашом. Но и эти “университеты” длились недолго. Уже в октябре нас “мобилизовали” на сбор хлопка, а затем забрали на фронт единственного учителя.

Наша семья без потерь пережила этот страшный год. В июне 1945 г. трудармию, в которой находился мой отец, перебросили из гор. Рыбинска (Ярославская область) в гор. Пролетарск Таджикской ССР. Однажды вечером он приехал на грузовике, погрузил нас и увез без разрешения районного спецкоменданта в гор. Пролетарск. Но от НКВД скрыться невозможно. Хорошо, что отцу удалось за эту дерзость избежать длительного срока заключения.

Таким был первый год спецпереселения. Впереди были еще долгих десять лет спецпоселения. Отзвуки тех страшных лет отдаются нам по сей день.

Мой адрес: город Евпатория, Спутник-1, улица Аксабай, 19.

   
Сеитвелиев Мурат – первым организовал комсомольскую ячейку в селе, а в 19 лет возглавил колхоз. Сабрие Бор-Батыркъызы принадлежала к знаменитому дворянскому роду Аргинских и родственники сватали ее за богатого, но Мурат и Сабрие были тайно влюблены друг в друга, и не смотря ни на что, вскоре поженились.

Когда началась Великая Отечественная война, Мурат добровольцем ушел на фронт, оставив жену и четверых дочерей Кевсерье, Асие, Усние и Мерьем (она родилась в первый год войны) в родном селе Ени-Сарай. Много горестей пережила семья в годы немецкой оккупации: была сожжена родная деревня, остались на улице. Помог друг семьи – Муждабаев, редактор газеты в Къарасувбазаре, и они жили в его семье до тех пор, пока не пришли долгожданные советские войска.

18 мая 1944 года стал еще одним черным днем в жизни семьи Сеитвелиевых и всего крымскотатарского народа. В Къарасувбазар согнали всех татар из окрестных деревень. В дер. Аргин во время погрузки в машины умерла женщина. Хоронить некогда. Вдоль дороги был вырыт окоп. В нем наспех и закопали покойницу. Остальных отвезли на станцию и погрузили в товарный вагон. До Урала ехали месяц. Мыться не было возможности, все завшивели. Еду готовили только на больших остановках. Кто успел захватить кое-какие вещи, менял их на продукты.

Выгрузили всех сначала в селе Гайны, а затем под дождем перегрузили на баржи. Девочка лет пяти все время плакала и причитала: “Алла, аякъчыкъларым” (“Боже, ноженьки”). У нее, видать, были перебиты ноги. Она вскоре умерла, и ее тельце просто сбросили в воду. А один мальчик лет шести-семи спросонья не понял, где находится, сам упал за борт и ушел под баржу.

Привезли их в поселок Керос, примостившийся у притока реки Камы. Здесь было 360 недостроенных домов. В 1927 г. зимой 360 раскулаченных семей зимой пригнали сюда пешком из Белоруссии. Кругом лес. Обессиленные люди стали возводить дома, да так и не достроили. Выжили только две семьи. В поселок один раз в год приходил катер, привозил продукты. Сабрие работала на лесозаготовке и жила в поселке Висляны Гайновского района Молотовской области. Это было последнее село вдоль реки. Туда не ходил никакой транспорт.

Сабрие с Урала написала письмо в Къарасувбазар друзьям мужа, сообщая о своем местонахождении. А Мурата на фронте застает страшная весть о том, что всех крымских татар выслали из Крыма. Он, как и предполагала Сабрие, написал своим друзьям в Къарасувбазар, и они сообщили ему адрес жены. В сентябре 1944-го он, наконец, получает отпуск и оправляется на поиски семьи.

От Кудым-Кара, куда он добрался поездом, до Гайны 300 километров. Мурат преодолевал их пешком, не обращая внимания на кровавые мозоли и волдыри. От районного центра до села Висляны дороги нет. Кругом болото. Мурат нашел лесника, который согласился помочь фронтовику. Так Мурат нашел семью и сразу стал хлопотать, чтобы разрешили вывезти ее хотя бы в райцентр. Несмотря на то, что грудь Мурата вся была в орденах, комендант отказал ему в этом. Тогда фронтовик в отчаянии выложил на стол свой партбилет, все награды, документы и написал заявление, в котором указал, что ему не разрешили перевезти свою семью и поэтому он бросается в реку Каму. Испугавшись последствий, комендант, наконец, уступил. Мурат поселил детей, жену, родителей в селе Пономаревке, а сам нанялся копать картошку, чтобы обеспечить своих продуктами на зиму. Затем… снова возвратился на фронт.

Сабрие же работала с сестрой Зейнеп на заготовке леса, в 30 километрах от села. Приезжала домой раз в месяц.

В 1946 г. Мурат демобилизовался. Грудь его теперь украшает еще больше наград, в том числе медаль “За победу над Германией”. Он приехал в город Заволжск и устроился на работу в подсобное хозяйство деревообрабатывающего завода Марийского бумажного комбината. Затем поехал село Пономаревку, чтобы забрать семью. На сборы много времени не потребовалось. Но внезапно умерла мама Мурата. Надо хоронить. Но где? Кладбище на песке. Подпочвенные воды чуть ли не на поверхности. Полная могила воды. На саван материи нет. Но пароход (иного транспорта здесь не существует) ждать не будет. И Мурат, не стыдясь слез, без савана, кое-как обмыв, опускает тело матери в могилу. До самой смерти он с горечью будет вспоминать и корить себя за то, что “бросил мать в воду и засыпал песком”.

В 1956 г. Мурат Сеитвелиев со своей семьей переезжает в Мелитополь, где жили родственники жены. С фронтовых лет он помнил, что военачальники называли Мелитополь “воротами Крыма”. В этом городе и похоронен Мурат со своей женой Сабрие. А Крым он очень любил и, живя в Волжске, часто рассказывал дочерям, какой он красивый – кленовый листочек на большой карте мира.

(Записала Миневер Идрисова)

Февзиева (Аблаева) Сеза, родилась 29 января 1937 года в гор. Бахчисарае. В мае 1942 года родилась сестренка Фадьме. Отец воевал на фронте. На момент депортации в нашей семье было шесть человек, с нами жила бабушка с младшей дочерью. Самой старшей из нас было 8 лет, средней 6 лет и младшей 2 годика.

18 мая 1944 года на рассвете, когда мы спали, раздался сильный стук в двери. Мама открыла – стоят трое вооруженных солдат и говорят: “Быстро собирайтесь, 15 минут вам на сборы”. Мама стала плакать и спрашивать: “Куда собираться? У меня трое маленьких детей и старая мама, дочка маленькая лежит с высокой температурой”. Солдаты и слушать не захотели, только разрешили взять с собой немного продуктов и несколько детских вещей. Солдаты принесли одну тачку на три семьи и погнали нас пешком за тачкой до ж/д вокзала. Я взяла на спину больную сестренку. Мы жили недалеко от вокзала и когда нас пригнали туда, то увидели во фруктовом саду под деревьями плачущих людей. В основном это были старики, женщины и дети, мужчины воевали на фронте. Никто не знал, что с нами будут делать, все думали, что везут на расстрел. Потом подали скотские вагоны с маленькими решетчатыми окнами, внутри двухъярусные нары. Наша семья поместилась на верхний ярус, и все дни этого страшного пути, мы, дети, не спускались сверху.

В вагоне было очень много людей, воды и туалета не было. На остановках, если открывали дверь, люди выбегали в поисках воды и еды. Медицинской помощи не было, если умирали в пути, то умершие находились вместе с живыми. Мы все в вагоне завшивели. Когда поезд останавливался, солдаты выкидывали из вагонов умерших. В нашем вагоне одна женщина родила двойню, роды принимали тут же ее соседи по нарам.

3-го июня наш эшелон прибыл на станцию “Скобелево” Ферганской области Узбекской ССР. Нас погрузили в машины и повезли на санобработку в баню. Распределили по колхозам. Наша семья попала в кишлак Кочкарчи. Поселили нас в узбекском доме, где не было полов и окон. Маму сразу же отправили работать на хлопкозавод, работала в три смены по 12 часов. Летом 1945 г. от голода умерла младшая сестра, мама с бабушкой ее обмыли, завернули в какие-то тряпки и похоронили. Потом могилку не могли найти – затерялась. На следующий год все тех, кто работал на хлопкозаводе, переселили в заводские бараки, где мы прожили почти 30 лет.

По прибытию в места поселений, нас сразу же поставили на спецучет, с 14 лет каждый депортированный обязан был в определенный день и час ходить на подпись. Из города выезжать запрещалось, нарушение каралось тюрьмой.

Мы в школу не ходили, так как надеть нечего было. Вместо школы мы с сестрой ходили на ж/д вокзал собирать мелкие орешки угля, которые продавали на базаре. В летние дни мы рвали траву, клевер и тоже продавали на скотском рынке. Мама приносила с завода хлопковые семена, мы их жарили и ели. Таким образом, мы выжили и не умерли от голода.

В 1946 г. пошли в 1-й класс, маминой сестренке было 11 лет, мне – 9. Учились в русской школе, знали только татарский язык. Мама сшила нам форму из крашенной бязи, на ногах были калоши, ходили в фуфайках. Мы рады были учиться, потому что в школе давали бесплатную еду. Мы забыли вкус молока, сахара. С нами в классе учились дети из детдома и мы им завидовали: они были одеты и питались лучше нас.

Мы не знали, жив ли отец. Оказалось, что он находился в трудармии, работал на шахте в Молотовской области. Он через знакомых разыскал нас, но его к нам не отпустили. Так и переписывались до 1953 г., пока не умер Сталин и нашему народу стало легче жить. 18 марта в сопровождении работников НКВД отца привезли к нам, сразу поставили на спецучет в комендатуру. Отца я увидела через 12 лет, когда училась в 7-м классе.

В 1954 г. мы с сестрой закончили 8 классов, пошли к коменданту просить разрешения ехать учиться в другой город. Нам дали разрешение, но с условием, чтобы сразу же по приезду стать на учет. Поехала в Коканд и поступила в медицинский техникум. Ходила каждый месяц на подпись о невыезде, пока с крымскотатарского народа не сняли комендантский режим в 1956 г.

Мы – дети войны, три года были под бомбежкой, видели все ужасы оккупации и депортации своими детскими глазами. Нам уже по 70 лет, кто вернет наше отнятое счастливое детство?

Мой адрес: город Симферополь, микр-н Акъмечеть, улица Кемаль Якъуба, 36/1.

   
Хайхы Февзие Мемет-къызы, родилась в 1938 году в дер. Ускут Алуштинского района. Семья состояла из 4 человек: мать Анифе, я, сестры Райфе и Эминегуль.

В 3 часа ночи 18 мая 1944 года с криками и угрозами в дом ворвались два краснопогонщика с автоматами. Они дали нам десять минут времени на сборы и сказали: “Еды берите только на три дня, потому что она вам не пригодится, все равно вас будут расстреливать”. Затем с криком и матом вытолкнули нас на улицу. Вот таким образом нас прогнали с родного дома. Мама растерялась, мы успели взять только шесть булок круглого хлеба, который мама испекла накануне.

Все население Ускута, а это старики, женщины и дети, НКВД-шники собрали на школьной площади, и опять с криками, оскорблениями, угрозами, толкая в спины автоматами, погрузили на грузовики. Через перевал “Алакат бугаз” нас повезли в Симферополь. Когда привезли на ж/д вокзал, окруженный автоматчиками грузовик задней частью плотно подогнали к вагону для перевозки скота, открыли борт машины, и загоняли народ в вагон как скот, толкая сзади автоматами. На входе в вагон с двух сторон тоже стояли автоматчики. Шум, крики, слезы и плач, люди искали друг друга: мать сына, дочь маму и т.п., а автоматчики всё загоняли людей в телячьи вагоны. Вагоны закрывались наглухо, дышать было невозможно.

Не знаю, сколько было людей, потому как вагоны делились на три части и каждая из этих частей делилась по полкам (нарам), в нижней и в верхней части люди находились друг на друге. О воде не могло быть и речи. Там умирали, рожали, там же был туалет.

В пути нас кормили, как им хотелось, но это происходило очень редко. Давали какую-то бурду, чтобы ее съесть, закрывали глаза и глотали. Никакого медицинского обслуживания не было, не задавали вопросы даже о состоянии здоровья больных, детей и беременных женщин, которые рожали в этих же вагонах. По пути умирало очень много людей. Умершие сутками оставались в вагонах. Во время остановок, если успевали, хоронили наспех или сбрасывали на пятиминутных остановках. Вся дорога от Симферополя до Средней Азии была застлана, как покрывалом, трупами стариков, женщин и детей.

В дороге находились 19 суток. Привезли нас на станцию Хильково, гор. Бекабад Узбекской ССР. Со дня высылки до 1956 г. мы все считались спецпереселенцами и наши права и передвижение даже по населенному пункту были ограничены. Родных искать было запрещено. С соседями общаться было нельзя. Каждое движение было под контролем НКВД. Нарушителям или пойманным на другой территории давали 10-15 лет тюремного заключения.

Встретили нас в местах спецпоселения оскорбляя и унижая, упрекая в предательстве. Нашу семью поселили в землянке с другими 30-ю семьями. Спали на соломе. Не было ни света, ни окон, с двух сторон было открыто. Готовить было не в чем и на чем. Мы пользовались солдатским котелком, который нашла мама. Работали в основном на ГРЭСе, копали Фархадский водоканал вместе с зэками. Чтобы выжить, приходилось много работать.

Воду нам привозили в бочках, а бочки накрывали вшивыми чапанами (халатами), и поэтому вода была со вшами, сливали воду в грязный бассейн и пили, процеживая. Пить было невозможно, но другого выхода не было. Ни стройматериалов, ни денег на строительство домов не давали.

В нашей семье выжили все. Работали изо всех сил, так как мужчин в нашей семье не было. Первого мая 1944 года отца забрали НКВД, оклеветав его в том, что он был членом мусульманской общины.

Дети учились на русском языке.

Сейчас живу в своем родном селе с семьей: мужем, двумя сыновьями, тремя дочерьми, четырнадцатью внуками, один правнук.

Мой адрес: гор. Алушта, с. Приветное, (Ускут), ул. Горького 14-б.

 
ХАЛИЛОВА (Кешвединова) Алие, родилась в 1929 году, в гор. Севастополе.

Перед депортацией нас в семье было трое: мама (1909 г.р.), я и младший брат.

18 мая 1944 года ночью в дом вошли трое вооруженных солдат и приказали быстро собираться. На сборы дали 15 минут. Взять из дома ничего не разрешили. Мы были сильно напуганы, не знали, за что хвататься. Я схватила Коран, прижала к груди, мама собрала кое-какие пожитки, и мы под надзором солдат вышли во двор.

В то время мы жили в Симферополе по улице Турецкой, 10. В этом же дворе проживала емья 1-го секретаря Бахчисарайского райкома партии Вели Муртазаева. Он сам был на фронте. Его престарелая мать схватила кастрюлю с супом, которая осталась после ужина, и так и ходила с ней по двору.

До рассвета мы просидели в закрытом грязном вагоне. В них раньше, видимо, возили скот. В каждом вагоне было около 100 человек, мы все сидели друг на друге. Условия были ужасные: ни воды, ни туалета, никакого медицинского обслуживания. Иногда кормили сухой воблой, от которой ужасно хотелось пить.

Всю дорогу нас сопровождали вооруженные солдаты, которые издевались, как хотели. Ведь им внушили, что мы не люди, а звери, фашисты, предатели.

В нашем вагоне умерло пять человек. Их трупы выбрасывали в поле, не давая хоронить. Был случай, когда на станции мальчик из нашего поезда побежал за водой. Поезд тронулся, а он не пришел, его мама долго и истошно кричала.

В пути пробыли, наверное, около месяца. Нас привезли на станцию Велико-Алексеевка Ташкентской области Узбекистана. Потом нашу семью повезли в колхоз им. Ленина, где поселили в конюшне. Нас там было 10 семей. Спали на земляном полу. Работали на хлопковом поле. Мы не имели права выезжать за пределы колхоза. Документов у нас не было (их заранее забрали), взамен дали справки. До 1953 г. ходили отмечаться в комендатуру.

Местные жители встретили нас очень плохо. Наиболее отсталые сначала боялись нас. До нашего прибытия им сказали, что привезут нелюдей, одноглазых, страшных уродов. Бригадиры же на хлопковых полях издевались, избивали камчой детей. Местные жители вскоре стали доброжелательно относится к нам, но представители власти еще долго оскорбляли, издевались над нами. Коменданты насиловали наших девушек, женщин.

Мой братишка умер в 15-ти летнем возрасте.

В школу нас не брали. Говорили, что учиться нам не надо, так как мы предатели. Нам до 1956 г. не разрешали учиться в техникумах и вузах. Нашим образованным соотечественникам не разрешалось работать на ответственных (даже незначительных) постах. Наш знакомый, грамотный и образованный человек, работал на земляных работах.

Мой адрес: город Джанкой, улица Удовицкого, 28.

   

Хутмерова (Куртмеметова) Альмешерфе Аблятифовна, родилась в 1933 году в дер. Кутлак Судакского района Крымской АССР.

Состав семьи: отец Аблятиф Куртмеметов, мать Эмине, сестры Фатиме (1922 г.р.), Хатидже (1927 г.р.), Шефиха (1937 г.р.), Афизе (1944 г.р.) и братья Мемет (1925 г.р.), Смаил (1931 г.р.). Перед высылкой всех юношей и мужчин среднего возраста (там был и Мемет) забрали в трудармию.

Рано утром 18 мая 1944 года нашу семью разбудил сосед криками: “Что, вы спите еще? Все село пустое, всех уже вывезли!” Мы все выбежали на улицу. Во дворе стояли вооружённые солдаты. Их было трое: два рядовых солдата и один офицер. Они дали час времени на сборы. Велели взять всё самое необходимое. Отец и мать растерялись. Мама к тому же была больная, только родила, ребенку восемнадцать дней. Все забегали, раскидали по дому тряпки, выбирая самое необходимое. В чашке подошло тесто. Стараясь взять в дорогу хоть немного хлеба, это тесто кусками разложили прямо на плите.

Я увидела, что коровы во дворе без воды, схватила ведра и побежала к колодцу. Колодец был у подножия горы, но я до него не добежала. Меня остановила пулеметная очередь. На склонах гор вокруг села стояли цепью вооруженные солдаты. Я вернулась без воды и все время переживала, что не смогла напоить животных.

Нас всех выгнали на улицу, а окна и двери забили досками. Мать вспомнила, что не взяла сахар для маленького ребенка. Мы все слезно умоляли разрешить войти в дом и взять эти полкило сахара. Наконец, офицер все-таки разрешил, я пролезла в окно и взяла мешочек.

Нас всех собрали на площади около шоссейной дороги. То, что взяли, привезли на повозке. На площади было раскидано много вещей, солдаты перебирали эти вещи и сортировали. Стали проверять наши вещи, все, что мы привезли откинули в сторону. Запомнилась такая картина: патефоны были тогда роскошью. Прямо на земле стоял заведенный кем-то патефон и громко играла песня: “Озен ичи туземлик бу не хадар гузеллик”. К патефону подошел солдат и матерно выругавшись, пнул патефон. Песня умолкла... Рядом с патефоном лежала коробка с пластинками. С улюлюканьем солдаты стали швырять эти пластинки, соревнуясь, кто дальше закинет.

В это время подъехал военный грузовик, крытый брезентом. В одну машину сажали 5-6 семей. Велели грузиться и нам, взять из вещей практически ничего не разрешили. Родители кладут в кузов, а солдаты выкидывают. Видя такой ужас, мама в голос зарыдала. Особенно рьяно в своей жестокости старался один рядовой солдат, который из кожи вон лез, отбирая вещи. Видя это, офицер (дай Бог ему здоровья, если он жив), отозвал солдата в сторону и направил его куда-то с поручением, а потом подошёл к матери и сказал: “Слушай, мать! У тебя 15 минут, выпотроши все матрацы и подушки, а наволочки замотай на детей под одежду, на месте набьете чем-нибудь”. Мать и сестра быстро стали наматывать все тряпки на нас, детей, и на себя, удалось таким образом взять с собой несколько новых отрезов, которые спасли нас на местах высылки в первое время от голода. Сестра очень хотела взять ручную швейную машинку, но ее отобрал шофер грузовика, положив к себе в кабину.

Нас посадили в грузовик и повезли на ж/д станцию гор. Феодосия в сопровождении двух вооруженных солдат.

В Феодосии нас погрузили в товарные вагоны. Двери вагона располагались по центру. По обе стороны от дверей вагона были встроены широкие двухъярусные нары, и на весь вагон 2 маленьких зарешеченных окошка. Туалета в вагоне не было. Так как у нас в семье был новорожденный ребёнок, этот же офицер разрешил взять небольшой тазик (леген) и кувшин (къуман). Малые дети справляли малую нужду в тазик, а взрослые ждали, когда остановится поезд. Благо, поезд останавливался часто, но никто не знал, сколько он будет стоять, не объявляли, он стоял временами целый день, иногда минуты. Из-за этого часто случались трагедии. Люди выскакивали по нужде, а заскочить назад не успевали, что с ними было потом – никто не знает.

С нами в одном вагоне ехала женщина из нашего села, фамилия – Маштакова. Эта женщина (Алла рахмет эйлесин), муж которой был в трудармии, ехала со своими восемью детьми. Когда в очередной раз поезд остановился на открытом месте, она вышла справить нужду, притулиться негде, она залезла под вагон, и в это время поезд тронулся, она кинулась под колёса, успела выбросить туловище, а ноги остались под колёсами. Дети смотрели в окно в ожидании матери и видели как их мать, пока ещё живая осталась лежать на земле. Из этих восьмерых детей в живых осталось только двое (дочь и сын).

Было и так, что поезд долго не останавливался, тогда взрослые завесили угол вагона тряпкой, оправлялись в литровую банку, а затем выливали через окошко. Это была моральная травма, страшная для женщин-мусульманок.

В дороге пробыли два месяца. Первый месяц люди перебивались тем, что смогли взять с собой. Со второго месяца следования стали выдавать сухой паек. По нашему вагону старшим был выбран отец. Он получал пайки и раздавал всем в вагоне.

Если людям по нужде негде было справиться, то о каком медицинском обслуживании могла идти речь?

Мертвых оставляли вдоль дороги, иногда их сажали, прислонив к деревьям и, говорили, что их посадили, потому что мусульман хоронят в положении сидя. Это, конечно же, было издевательством.

Мама в дорогу взяла с собой бутылочку керосина, смазывала им головы детей, благодаря этому из поезда наша семья вышла без вшей.

Через два месяца мы оказались в Молотовской области. Здесь нас пересадили на длинные баржи, и пароход под названием “Вышсхим” потянул нас против течения по реке Кама к ее верховьям до гор. Красновишерск. На палубе длинной баржи семьи расположились вдоль бортов, середина оставалась пустой и по этому пустому проходу полчищами ползали вши. Мама рукой отодвигала вшей от своей семьи, но остановить их было невозможно. Завшивели все – от родителей до грудного ребенка. Помню, черный шерстяной чулок отца стал беловато-серым от гнид.

Двое суток мы двигались по реке. По месту прибытия нам выдали сухой паек, пересадили на другую баржу и поплыли к верховьям реки Вишера. Через несколько дней нас, шесть семей, высадили в деревне “Гостиный остров”. Местные люди стояли толпой. Я помню, что одна женщина ела что-то, как будто грызла семечки. Это был жареный овес. Потом и мы ели это “лакомство” с удовольствием. Но когда мама, высадившись на берег заплакала, женщина сказала: “Не плачь женщина! Все равно твоих детей здесь сожрут медведи”. Я запомнила на всю жизнь весь этот ужас. Людей встречали комендант и какой-то человек, наверное, директор леспромхоза. Расселяли в пустые деревянные дома по 2-3 семьи в зависимости от количества. Нас поселили в половине дома. Эта половина состояла из одной большой комнаты, половину которой занимала печка. Щели между бревнами были забиты полчищами клопов.

На следующий же день трудоспособных женщин, мужчин, подростков погнали на работу в тайгу на лесоповал. Предварительно всем выдали по паре лаптей, которых хватало только на один день. Лапти выдавали каждый день, а затем их стоимость высчитывали из заработанной платы. Работали по 12 часов, но с условием, что норма должна быть обязательно выполнена.

Вечером после работы, не заходя домой, шли в комендатуру, чтобы подписаться о невыезде и соблюдении комендантского режима.

Нельзя было даже навестить своих близких в соседнем селе. Люди работали голодные, раздетые, умирали прямо на лесных участках, замерзали. Одинокие старики и сироты умерли сразу. Продуктов выдавали мало, на каждого члена семьи по карточкам. Наша семья выжила благодаря находчивости и трудолюбию отца. Сразу же по приезду, он обменял свой единственный костюм на козу. И эта коза спасла нас от голода. Мать варила крапиву и другие съедобные лесные травы в воде, разбавляя это варево небольшим количеством козьего молока. Так мы выжили первый год. Через год тем, кто остался в живых, стали выдавать продукты на каждого члена семьи (муку и горох). Стало немного легче.

Старшая сестра Фатиме окончила в Крыму Ялтинский педагогический рабфак, но получить документы не успела, помешала война, а затем высылка. Ее взяли на работу учительницей – обучать детей спецпереселенцев. Она не проработала и год, ее уволили, мотивируя тем, что спецпереселенцам работать учителями нельзя и послали работать на лесоповал. Без одежды она простудила почки и в возрасте 45 лет умерла.

В начале 50-х годов стало немного легче, открылась вольная торговля. Весной в половодье приходили пароходы и завозили на весь год продукты, так как летом река становилась не судоходной для пароходов. Летом по реке ходили только катера и лодки. Зимой река замерзала – становилась зимней дорогой, по которой ходили обозы саней. Разрешили перемещаться в границах района. Молодежь сразу стала уезжать в гор. Красновишерск учиться в ФЗУ. Они сооружали самодельные плоты и плыли на них вниз по течению реки Вишера. На учебу приняли только брата Смаила, а остальные вернулись в село. Когда брат закончил ФЗУ, его направили на работу на строительство магниевого завода. В 1954 г. по вызову через комендатуру брат получил разрешение взять к себе родителей. Так мы оказались в гор. Березняки. Через два года мы получили свободу. Это было в 1956 г. Старший брат Мемет, которого из трудармии принудительно направили на урановые рудники гор. Майли-Сай (Киргизия), заболел. Из-за его болезни семье срочно пришлось перебраться в Узбекистан. На шахтах брат заболел силикозом.

Я в 1952 г. вышла замуж за Сулеймана Хутмерова. Через год родила сына. В Узбекистан к родителям смогла переехать только в 1959 г. с мужем и тремя детьми.

На Урале у родителей родились еще двое детей. Мальчик Энвер (умер от воспаления легких) и сестренка Зеляха, которая жива и сейчас уже стала бабушкой.

Мои воспоминания записала сестренка Афизе Курмеметова-Булатова, та, которой было 18 дней, когда депортировали крымских татар.

Проживаю в селе Виноградное Ленинского района.

   

ЧЕЛЕБИ (Кенжалиева) Гульнара Камиловна, родилась 31 января 1941 года в гор. Симферополе и с семьей проживала по улице Краснознаменной, дом 66. Состав семьи: мама – Ава Бекирова (1921 г.р.), я и братишка Эдем 1943 или 1944 г.р. (Точную дату рождения не помню, умер в 1944 г. на Урале).

15 мая 1944 года отец Кемал, дядя Осман с сыном Юнусом, дедушка по матери Бекир Краметчи с сыном Ризой, тетя Тотай Мустафаева с мужем Бахшиш и сыном Ильяс поехали в дер. Чокурча за своими вещами. Дорога шла через лес, они попали в перестрелку и погибли. Узнав о случившемся, мама с племянником Ваджипом Мустафаевым пошли в лес, чтобы похоронить родных. В лесу их поймали красноармейцы, привели к офицеру, который приказал моих родных расстрелять, как дезертиров. Мама показала свою партизанскую книжку, офицер не поверил. В тот момент мимо проходил мамин отряд. Офицер спросил у партизан, знают ли они эту женщину – все промолчали. Только одна девочка подбежала к маме с криком “Тетя Ава!” Только тогда офицер поверил маме и тут же объявил о высылке за измену Родине всех крымских татар из Крыма. Посадил ее вместе с племянником в машину и отправил на вокзал в Симферополь. Она успела сесть в последний эшелон, который отправился в Узбекистан, а мы, ее дети – на Урал. В дороге, где-то под Сталинградом, мама нашла нас.

Рано утром 18 мая 1944 года красноармейцы прикладами били в двери и выгоняли сонных жителей из дома, на сборы давали 15-20 минут. Взрослые в первую очередь хватались за детей, думая, что ведут на расстрел. Мы успели взять небольшой узелок с едой. Вооруженные солдаты сопровождали нас на Симферопольский железнодорожный вокзал. Там всех погрузили, как скотину, во вшивые товарные вагоны. Воду добывали на больших станциях, туалетом служила железнодорожная насыпь. Вагон был набит людьми до отказа. Медицинского обслуживания не было. Умерших в пути оставляли у железной дороги, забрасывая ветками. Хоронить не разрешали.

По пути на Урал нас кормили один раз в сутки жидким супом или сухим пайком – хлебом.

Пробыли в пути около месяца. Привели нас в город Туринск Свердловской области. Работали на лесоповале целлюлозно-бумажного комбината Уральского завода №3. До 1953 г. свободное перемещение по району разрешалось лишь по вызову и только с разрешения коменданта, который был очень жестоким человеком. Коменданта без одной ноги никогда не видели трезвым. Бывший офицер, он все время обзывал крымских татар “предателями”.

5 марта 1953 г., в день смерти Сталина у нас в школе объявили о трауре, все плакали. Депортированные жили в двухэтажных домах. Пришла домой, никто из родных не плачет. Спросила об этом у соседа-грека Афанасия Радо. Он мне ответил: “Мы, деточка, оплакали свое в мае 1944 года”. Посадил нас, детей, и объяснил, почему мы живем на Урале, и какая была у нас прекрасная родина Крым.

В школе дети обучались на русском языке. Поступить в институт в те годы было почти невозможно.

Мама живет в г. Алмалык Ташкентской области Узбекистана.

Я живу по адресу: город Алушта, село Приветное, улица Белогорская, 22.

   
Эсатова Шевкие Асановна, родилась в 1917 г. в гор. Алушта.

Состав семьи: отец – Асан Эсатов (1883 г.р.), мать – Гулизар (1892 г.р.), братья: Анафи (1913 г.р., разведчик, погиб в 1945 г.), Али (1914 г.р., погиб от ранения в 1944г., похоронен в гор. Медичат, Венгрия), я, Шукри (1920 г.р., танкист, погиб в первые годы войны в гор. Житомире), Дервиш (1922г.р., умер в депортации) и сестра Бедрие (1924-2005).

В апреле 1944 г. сразу после освобождения Крыма от немецких захватчиков местные власти приходили переписывать состав семьи, но ни о чем не сообщили.

Рано утром 18 мая постучали в дверь, сказали: “Свои”. Открыли дверь – на пороге стоят солдаты с автоматами. Я пришла с двумя детьми (Замир 1939 г.р. и Земфира 1940 г.р.) в гости к матери. Мой муж Бекир Ислямов, 1913 г.р., был политработником, и немцы расстреляли его как партизана. Отец сидел в Мордовии в тюрьме. Его посадили при советской власти за то, что хотел построить мечеть в гор.Алуште в 1944 г.

На сборы дали 15 минут. Объявили: “Высылаем навсегда. Крым больше не увидите”. С солдатами зашел сосед, Степан, попросили его помочь нам, он отказался, но остался жить в нашей 4-комнатной квартире в гор.Алуште, по ул. Горького (недавно его дети продали нашу квартиру за 140 тыс. долларов США). Я попросила пойти на свою квартиру, взять вещи, солдат меня проводил туда, но взять ничего не разрешил, закрыл дверь на ключ и повел назад. Вышла с пустыми руками, голая, босая. Мать успела взять только кастрюлю и Коран. Когда ели, ложки брали у чужих. Всех посадили на грузовую машину, привезли в Симферополь. Погрузили нас в грязные вагоны, кишащие вшами после пленных.

Когда останавливался поезд, выходили в поле, в туалет. В пути на станциях, когда успевали, кормили, иногда давали сухую рыбу, часто не успевали кормить.

Умерших оставляли прямо на земле. Мамина сестра Эмине умерла в дороге. Бросили, не похоронив.

В пути пробыли 18-20 суток. Привезли нас в гор. Бекабад Узбекской ССР. Распределили по совхозам, нас – в 4-е отделение совхоз ГЭС. Дали для проживания сарай, полный навоза. Затем перевезли в гор. Бекабад, поселили в землянках. Там умер сын Замир. В Крыму фашист натравил на ребенка собаку, тот от страха упал, повредил кость. В Бекабаде отдала его в костно-туберкулезный санаторий. Умер в больнице (ходили слухи, что татарам делают уколы, от которых они умирают). Меня в больницу не пускали.

Все время существовал комендантский режим. Никого никуда не пускали. Через некоторое время обманом нас перевезли в Таджикистан, сказали, что везут в Крым. С поезда дочь посадили на ишака, мать и тетю – на бричку. Поселили в колхозе “Кызыл-Ай”. В одной комнате жили две семьи, девять человек.

Отношение местного населения к нам, депортированным, было разное. Одни издевались, некоторые жалели. Колхоз был бедный. Работали в поле, собирали хлопок.

Дети учились на русском языке, хотя переселяли из совхоза в совхоз четыре раза. В 1953 г. я стала работать по специальности, фармацевтом в аптеке при больнице поселка Вахского района. В Крыму в 1936 г. я закончила Ялтинский фармацевтический техникум.

В 1958г., когда разрешили свободное передвижение, переехала в гор. Курган-Тюбе Таджикской ССР. Сначала работала на аптечной базе, затем 18 лет проработала заведующей аптекой. Имею звание “Заслуженный работник здравоохранения”.

С 1956 г. начали учиться в техникумах, институтах. Но Земфиру не приняли в сельхозинститут из-за национальности. В 1959 г. она поступила в медучилище, в 1963 г. – в мединститут.

В 1990 г. вернулась на родину – в Крым. Второй муж – Юнус Азаматов, был в трудармии в Туле, затем в Кемерово, потом в Таджикистане. Дети от второго брака: Эмине Близарова, 1948 г.р., Али Азаматов, 1956 г.р., Асан Азаматов, 1959 г.р.

Ныне проживаю в с.Литвиненково, Белогорского района, ул. Комарова, 41.

   
ЯШЛАВСКАЯ Нияр Джаферовна, родилась 20 марта 1927 года в дер. Ханышкой Бахчисарайского района.

В годы войны сестру немцы угнали в Германию.

18 мая 1944 года мы все спали, когда раздался сильный стук в двери. В дом вошли вооруженные солдаты и в приказном порядке сказали: “Всем встать, одеться и через 15 минут выйти во двор”. Не сказали, что нужно с собой что-либо взять, и мы в чем были вышли из дома. Мама успела схватить казан с едой.

До трассы нас сопровождали майор и солдат с оружием.

На станции нас загрузили в вонючие товарные вагоны. По всей вероятности, в них недавно перевозили скот, на полу была грязная солома, желтая от мочи. Наши односельчане попали в один вагон, всего было 60 человек. Не было ни воды, ни туалета. Первые трое суток не открывали дверь. Когда открыли в степи, все начали готовить то, что успели взять дома. На 5-е сутки на узловой станции нам дали еду, если можно так назвать помои. Люди ели, чтобы не умереть от голода. Помогали тем, у кого не было с собой посуды.

За время в пути мы не видели ни одного медработника. В пути к нам посадили двух мужчин, один из которых умер. Мы сидели с мертвым в вагоне сутки, стучали в дверь, но никто не открывал. Тогда взрослые оторвали две доски с пола и выбросили труп прямо под колеса.

От тесноты мы не могли лечь. В вагоне была ужасная вонь, дети опорожнялись под себя, нас заедали вши и клопы.

Через месяц нас привезли на станцию Кермине (Узбекистан). Мы попали во 2-е отделение совхоза “Нарпай” Бухарской области. Загнали на скотский двор, где до нас держали ишаков. Мы жили в “берлоге” – это глиняная постройка под скот высотой около 1,5 метра. Двери не было, но была дыра метр высотой, а вместо окна отверстие в 30 сантиметров. Местные жители встретили нас очень плохо, нередко забрасывали камнями, говорили, что мы продали Крым и непонятно почему приехали такие нищие.

Мы считались спецпереселенцами, нам не разрешалось ходить даже в соседнее отделение совхоза. Два раза в месяц ходили отмечаться в комендатуру.

Работали на хлопковых полях. Дали кетмени больше нашей головы, и под конвоем бригадира выгоняли на работу. Бригадир на лошади, с длинным кнутом в руках, бил по нашей кибитке, мы еле выползали. Он погонял нас кнутом как скот. Обрабатывали с раннего утра до позднего вечера твердую, как цемент землю.

Из восьми человек в нашей семье в первый же месяц умерли трое, позже еще одна. Все умерли от голода, истощения и мук. У отца была гангрена, нужна была операция, никто не помог, а в справке о смерти всем написали – понос.

В первые годы депортации дети нигде не учились, они и не думали об этом. Позже стали набирать в ФЗО. Обучались на русском языке.

Живу по адресу: Симферопольский район, село Журавлевка, ул. Мира, 22-а.

 

Сайт создан Центром информации и документации крымских татар